Яблоко для тролля

быстро. Пожалуй, помогу для скорости. Подключаюсь к его нервной системе, счищаю дремотную паутину с эмоций. Где центр-то? Ну и хлам! Веками порядок не наводили. Собираю, что могу, в комок, вырываюсь в астрал. Расплываюсь над крышами, как нефть по заливу. Сканирую поверхность под собой, обширной. Вот и А, в каморке на чердаке. Ее насилует придурок из выживших. Концентрируюсь обратно в точку и возвращаюсь в Тролля. Беги, парень, спасай подружку! Совсем она не прячется, наоборот, зовет тебя, сигналит SOS по всем частотам, как тонущий радист. Не слышишь?! Говорят тебе, лети мухой, недотепа!

Гнусный фильм ускоряется. Тролль в панике несется к цели, бьется в паутине переулков, врывается в нужный дом. На чердаке, на скрипучей кровати — беспомощная А, над которой измывается переболевший садист. Он страшно доволен, что обнаружил в городе живую женщину. Насильник — так себе шварценегер, тщедушен и голоден, но страх его забрала Чума, и он стал опасен. Впрочем, Тролль справлялся и не с такими. Безумец вскоре оказывается на полу, прижатый к доскам уверенным коленом защитника дамы, но даже в столь беспомощном положении умудряется кусаться и подвывать. Тролль жалостливо вздыхает, — опасную тварь придется убрать, — и ловко ломает насильнику шею. Тот, естественно, умирает, но до конца не может поверить, что это случилось. Последний проблеск разума в неестественно развернутом лице — недоумение и ужас, что Смерть взяла-таки свое.

Победитель выкидывает труп на лестницу (мягкие, тяжелые, шмякающие звуки удаляются вниз), обнаруживает в комнате стул. Правда, предмет меблировки уже занят: на спинке висит аккуратно расправленный саван. А приготовила новое платье на последнюю вечеринку. Тролль бережно переносит мрачный наряд на подоконник, тщательно расправляет складки и, забыв про стул, присаживается к даме на кровать. Теперь он, наконец, решается на нее посмотреть.

А уже очень больна. Изуродована недугом. Голое тело разбухло, кожа натянута. Впервые за тысячу жизней она стала толстухой. Прямо на глазах кожа покрывается бубонами, те тут же с треском лопаются, разбрызгивая фонтанчики гноя. Поверхность будто кипит. Шея вздутая и синяя, лицо в пятнах. Из кратера полуоткрытого рта веет тленом. В щелочках глаз — злость и мольба. Чтобы не видеть их, Тролль наклоняется и целует больную в губы. Но А не хочет его губ, она хочет говорить.

А: Вылечи меня!

Тролль (будто не слышит): Здравствуй, любимая! Не могу смотреть, как ты мучаешься.

А (желчно): Не смотри! Закрой глаза и вспомни, в каком уголке своего существа похоронил великую силу, с ней ты сможешь меня спасти.

Тролль: Не умирай, любимая! На этот раз мы были вместе совсем недолго. Ужасно нечестно!

А: Вспомни и вылечи!

Тролль (причитает): Не уходи, худо одному! Ох и худо! Пло-охо-хо! Останься, а?

А: С удовольствием, если вылечишь, дурак бестолковый. Поторопись, уже почти поздно!

Тролль: Забыл, навсегда забыл… Как это делалось? Нет-нет-нет! Не стоит. Бесполезно и пытаться, зряшные надежды. Забыл навсегда… О-о-ой! Не помирай (громко рыдает, пытаясь заглушить голос А).

А (кричит): Больно! Страшно! Помоги!

Тролль (воет): Люблю, люблю!.. Люблю-люблю. Но все забыл (трясет немытой гривой в театральном отчаянии).

А: Врешь.

Тролль (скулит): Такая тоска… Все забыл… Все-все!

А: Стань собой, жалкая тварь! Хватит прятаться за стенами бессилия и предавать нас! Да как ты только смеешь опять прогонять меня через смерть? Сам бы разок попробовал! А если я не вернусь больше? Носись тогда один со своей возлюбленной тоской и никчемной вечностью!

Тролль (будто прислушиваясь): Ты что-то сказала, Душа моя? Нет, показалось. Где уж тут говорить, с такой-то шеей… Если б только мог, да разве б я не?.. Буду ждать, разумеется.

Шея А за время дружеской беседы, действительно, еще более распухла. Лимфатические узлы до того разрослись, что наверняка передавили горло. Возникает сомнение: а говорила ли Душа на самом деле?

Тролль нежно берет ее горячие руки в свои, искательно заглядывает в серые заплывшие глаза, будто хочет найти там слова прощания. Или прощения. Больная с презрением и жалостью смотрит на него. Она до судорог похожа на мою Дольку. То есть, я думаю, что если бы Долли умирала от чумы, а не от Rвируса, она выглядела бы так же. Часть черного отчаяния, бурлившего во мне, хлестанула через край и брызнула на крепкую броню Тролля. Он такого не ожидал, а если б и ожидал — что в том проку? От боли такого калибра защита не спасет. Прошибло мужика. Главное, он и понять-то ничего не может: что происходит? Так плохо оттого, что уходит А? Но она умирала и раньше. А черная боль нарастает, заглатывает Тролля целиком, уже одни пяточки торчат из смрадной пасти… Вдруг внутри него в ответ на насилие просыпается новый источник силы, да какой! Струя энергии вот-вот пробьет тонкую корку табу и смахнет к чертям, размажет изнутри по коже самое вечное существо вместе с атрибутами: взлелеянной веками личностью, тщательно оберегаемым полупокоем и приевшимся бессмертием. Моя боль, поджав хвост, с удивлением отступает перед силой- соперницей и возвращается в исходное сознание, но Троллю от этого не легче. Он пытается совладать с новым старым монстром, навсегда, как он думал, запертым в глубинах естества. Пока наш Геракл, скрипя зубами, борется с сим проявлением собственной природы, А незаметно отходит и сразу начинает разлагаться: жара. От бедняжки несет тухлятиной. Жужжат мухи.

Монстр, готовившийся пожрать хозяина, передумывает, сдается, покорно мявкает и ныряет в берлогу подсознания досыпать. Вулкан энергии стихает, на склонах, как напоминание, остается пепел жгучей, но привычной тоски. Тролль вздыхает с облегчением: пронесло. Виновато шепчет покойнице: «Прости, не могу. Люблю тебя». Целует в лоб. В ее глазницах свиваются в тугие лоснящиеся клубки белые черви, кожа начинает отслаиваться. Ползают жирные мухи. Он деловито пакует возлюбленную в приготовленный саван, выносит из дома. Снаружи мало что изменилось, но солнце поднялось повыше, телеги-труповозки разделились по цвету на черные и белые. Крестьяне-ассенизаторы куда-то пропали, мертвецов грузят на повозки Ангелы и Черти, бесплотные, но здоровущие, как культуристы. Они раскланиваются, обмениваются трофеями. В поисках добычи проходят сквозь стены домов. Нигде нельзя укрыться несчастному трупу! Ангелы и Черти роются в кучах людских останков, выискивая своих: одни — праведников, другие — грешников. Ведут себя с усопшими крайне бесцеремонно: тащат за отрывающиеся конечности, перекидывают друг другу. Беззлобно бранятся по поводу принадлежности конкретного экземпляра к категории плохих или хороших. Они — хозяева на улицах. Тролль, крадучись вдоль стен домов, несет на плече толстое тело А и боится, что Они отберут ее, пристроят на одну из телег. Но тех не интересует мертвая А, будто ее и нет вовсе. Она из другой сказки. Мухи и птицы, пожиратели падали, не столь разборчивы, вьются над головой, желают кушать. Им безразлично, кого жрать: возвышенного эльфа или замороженного мамонта. Мясо есть мясо. Одна чересчур наглая ворона, возмечтавшая на лету отъесть кусочек А, длинные нижние конечности которой торчат из савана, промахивается и шлепается под ноги Троллю на мостовую. Ей грустно. К тому же она получает пинок под зад, а это еще и обидно.

Вам не доводилось испробовать? Ворона, кувыркнувшись, с неудовольствием и странно знакомо склонив голову, глядит на взмокшего бессмертного, но он больше не отвлекается на мелочи. Спешит за город хоронить свою А. Неотвязная птица летит следом. Мало ей здесь трупов?

Вот и редкий лесок. Это полянка довольно мила, не правда ли, Душа моя? Тебе тут понравится.

Ноша спускается наземь, роется могилка. Лопаты, конечно, нет, но сухая почва будто сама расступается под руками. А уже в яме земля смыкается. Образуется холмик, покрывается травой и рыжими цветочками. Печальный, но удовлетворенный завершением важного дела, Тролль садится на зарастающую могилку и чувствует, что злые ростки толкают его снизу, щиплют за зад через штаны, спихивают с холмика. Теперь это их место, их законная добыча. Но он не встанет, он намерен ждать целую вечность, пока Душа вновь не вернется к нему. Упрямая ворона каркает где-то поблизости.

Цветочки, птички, мирный тлен, тихая грусть — я дождалась-таки желанной пасторали… …и тут же