безнадежно опустившиеся. Они украдут у вас все, что у вас есть, – и у них будут все заразные болезни, какие вы только можете себе представить: СПИД, туберкулез, гепатит, все на свете, и вам придется постоянно бояться за Марию. Мне не хотелось бы знать, что Мария окажется в подобном месте. Я говорю это серьезно, хоть вы и считаете меня каким-то психованным дурнем. Так что счастливой вам жизни, Долорес. Надеюсь, она станет счастливее.
Она встревоженно посмотрела на Марию, а потом, как ни странно, на небольшую стеклянную банку, стоявшую на тумбочке. Она была наполовину наполнена водой. Долорес рассматривала банку, словно ожидала увидеть внутри что-то. А потом снова повернулась ко мне.
– Вы не извращенец? – Она наклонила голову. На лице ее отражались сомнения и страх – и желание поверить. – Вы не больной, который будет мучить меня и мою девочку?
– Разве я таким кажусь? – спросил я, поднимая открытые ладони (кстати, это – прием продавца).
– Вы
– Я и есть славный человек, черт подери! – запротестовал я. – Я славный, скучный человек с хорошей работой. Я ношу костюм, хожу на службу, оплачиваю счета. Я славный человек, ясно? Мой отец – ушедший на покой пастор, бога ради!
– Такие люди – самые страшные. – Она улыбнулась. – С такими отцами.
Я почувствовал, что самое трудное осталось позади.
– Вы действительно за нас тревожитесь? – спросила она.
– Я услышал, что вас уволили, узнал ваш телефон от старой суки и решил, что зайду и посмотрю, что с вами, ясно? Я даже не знал, не окажется ли здесь ваш муж и что он сделает, – может, поколотит меня как следует.
Ее губы многозначительно изогнулись.
– И вы не ищете чего-то простенького?
– Если ищу, то вы пошлете меня подальше и тем дело кончится, верно?
– Конечно.
– Значит, договорились? – настаивал я.
Долорес ничего не ответила. Но она пожала плечами, и я истолковал это как «да».
Уходя из гостиницы, я постучал в стекло старика Клэммерса.
– Она останется здесь чуть позже пяти часов, – сообщил я ему. – Ясно?
Не обращая на меня внимания, он продолжал водить пальцем по списку скаковых лошадей.
– Ей позвонят наверх, – продолжил я. – Я заплатил и не хочу, чтобы вы выставили ее на улицу, пока она не дождется моего звонка.
Он покачал головой:
– Не устраивай себе проблем, парень.
– О чем вы?
– Я о том, что все всегда поворачивается не так, как ты рассчитываешь. – Его старые глаза рассматривали мое лицо. – Ты ждешь одного, а получаешь другое. Не стоит оно того. Слишком часто я это видел.
Ахмеду Неджеду предстояло мне помочь, хотя он еще об этом не знал. Мы с ним оба играли в футбол за команду Колумбийского университета и объездили все университеты из «Лиги плюща»: Пенсильванский, Гарвардский, Йельский. Семья Ахмеда бежала из Ирана незадолго до падения шаха, сумев переместить свой клан и миллионы долларов в Нью-Йорк. Все его родственники были умеренными мусульманами- космополитами и предвидели, что приход к власти аятоллы Хомейни не принесет ничего хорошего семейству, ведущему торговлю с Западом. Ахмед был темпераментным игроком, и ему очень подходила роль нападающего, которому положено прорываться через защиту и забивать мяч в ворота. Игра Ахмеда основывалась на расчетливом риске и почти пиратском желании прорваться сквозь заслоны игроков из команды противника. Его массивные волосатые ноги били и травмировали ноги противников. Благовоспитанность «Лиги плюща» ничего для него не значила, и его главным недостатком была вспыльчивость, в последней четверти матча он неизменно получал желтую карточку за нарушения. По дороге в Нью-Хейвен, Кембридж или Филадельфию он обычно играл в покер с теми, кому хватало глупости бросить ему вызов. Никто не понимал особенностей его акцента настолько хорошо, чтобы угадывать, когда он лжет.
С той поры он добился немалых успехов: теперь он вел игру против постоянно меняющейся стоимости городской собственности. В колледже нас объединял интерес к реставрации старых домов, но он решил сделать это своей профессией. Он модернизировал дома с энергичной решимостью человека, намеренного хорошо заработать на перепродаже, несмотря на глубокий спад на рынке недвижимости. Я знал, что сейчас он работает в шестиэтажном кирпичном здании бывшей фабрики в одном квартале от Бродвея, в Сохо. У Ахмеда был амбициозный план: превратить заброшенное, покрытое сажей здание в современный урбанистический шедевр с разноцветным фасадом, светлыми офисными помещениями на пяти верхних этажах и модными магазинами и галереями внизу. В планы входил и пентхаус, который, как я знал, был почти закончен. Именно там я и надеялся на время устроить Долорес и Марию.
Но связаться с Ахмедом я мог, только отыскав его на стройке, – так что я поймал такси и велел шоферу ехать в центр, к дому Ахмеда. Мы остановились перед огромными грузовыми дверями, откуда летела колкая пыль, вихрем поднимавшаяся вверх. Рабочие выкатывали из здания мусорные контейнеры размером с холодильник. Каждый был доверху наполнен деревом, железом, штукатуркой и бетоном. Запыленные рабочие моргали глазами, появляясь из сумрачных недр здания, где висели длинные гирлянды ламп рабочего освещения, словно это был вход в шахту. Я нашел Ахмеда, который, как всегда, был одет в подогнанный по фигуре европейский костюм. Он стоял в дальнем конце здания рядом с маленьким сморщенным пакистанцем или индусом. Они смотрели на пятерых мексиканцев, стоявших на лесах на высоте двадцати метров. Ахмед посовещался со стариком, после чего тот на ломаном испанском выкрикнул какие-то указания мексиканцам, один из которых что-то проговорил в ответ, кивая головой. Затем старик перевел ответ Ахмеду, ответившему ему на фарси. Потом старик с мелодичным британским выговором закричал двум рабочим из Бангладеш, которые находились еще выше, почти у крыши, дожидаясь распоряжений. Их черные волосы сияли на солнце, робкие голоса неслись вниз. Они приводили в порядок фасад здания, обрабатывая пескоструйным аппаратом покрытый сажей кирпич, приобретавший благородный розовый цвет. Тут Ахмед увидел меня:
– Мой друг!
Он подошел ко мне и протянул руку.
– Ахмед, – сказал я, здороваясь, а потом указал на его спутника: – Переводчик?
– Санджей – мой бригадир. Он знает шесть языков, не считая романских. Более талантливого человека у меня еще не было. – Ахмед помахал Санджею, который продолжал передавать указания двум бригадам.
– И ты хорошо ему платишь?
Ахмед снова повернулся ко мне:
– Он так считает.
– Ты берешь только недавно приехавших?
Ахмед нахмурился:
– Только эти люди и знают, как надо работать. Они не требуют медицинской страховки. Они не требуют пенсионных отчислений – они на это не рассчитывают. Они хотят только работы и наличных, которыми я и плачу им. – Пока он говорил, на нас сыпалась мелкая пудра из кирпичной пыли. Внутри здания слышен был пронзительный визг шлифовальных установок и дрелей. – Это относится и к тебе, Джек. Ты тоже умеешь только работать. – Он улыбнулся, открывая зубы, в красоте которых не сомневался. – И теперь тебе что-то от меня надо, я прав? Американцы приходят к иранцам, только когда им что-то нужно.
Пока мы шли ко входу в здание, я рассказал ему, какое одолжение прошу мне сделать, объяснив, что это совсем ненадолго и что Долорес и Марии совершенно негде жить.
– Эта женщина и ее дочь, они совсем без денег, да? – спросил Ахмед. – Они не будут мне платить?
