Сказать, что он отстригал этот ноготь, было бы неверно, это слово подразумевает быстрое и небрежное действие, разлетающиеся повсюду кусочки ногтя. Он тщательно обрезал этот ороговевший кусочек и придавал ему форму, учитывая фасон своих ботинок и таинственные «нежные местечки», которые только он сам способен был отыскать. Он не любил, чтобы я за этим наблюдал, словно взглядом можно было повредить этот ноготь, и конечно же мне не разрешалось к нему прикасаться, настолько болезненными были расположенные под ним нервные окончания. Этот палец причинял ему боль каждый день в течение всей его жизни. Он больше не женился и даже, по-моему, не занимался сексом после того, как моя мать от него ушла. Казалось, будто этот палец предопределил неуверенные шаги моего отца по усохшей, несчастливой жизни.
Вот почему женитьба на Лиз, по моему мнению, навсегда сделала меня непохожим на отца. Он полюбил Лиз как дочь, которой у него никогда не было. В день свадьбы он отвел меня в сторонку и поздравил с тем, что на мои чувства не повлиял его катастрофически неудачный брак с моей матерью. У меня не хватило духа сказать ему, что я вообще не помню его брака с матерью и, больше того, именно ее неизменное счастье с Гарри Маккоу сформировало мой оптимистический взгляд на отношения мужчин и женщин.
Как единственный сын своего отца, я был обязан присматривать за ним, особенно когда как-то после церковной конференции мне позвонил епископ и спросил, каким
Дождь хлестал по окнам поезда. Дряблая кожа на шее заснувшего Президента свисала на воротник. Я подумывал о том, не позвонить ли Моррисону с одного из телефонных аппаратов в конце вагона, но не стал – на тот случай, если Президент проснется и догадается, кому я звонил. Эти двое мужчин уже много лет кружились в полном безмолвной ненависти танце. Дряхлеющему Президенту был уже семьдесят один год, а Моррисон в свои пятьдесят три был полон здоровья и энергии. Президенту нужны были деловая хватка и энергия Моррисона, чтобы продвигать новые идеи, тогда как Моррисону нужен был Президент, чтобы совет директоров одобрил его новые проекты. Президент посадил на места независимых членов совета своих старинных друзей и предусмотрительно блокировал избрание представителей от крупных пенсионных фондов, которые пытались пробиться в совет и донимали руководителей компании требованиями думать в первую очередь об акционерах, а не о себе. Если бы Президент пал в кровавой схватке, на Уолл-стрит узнали бы, что Корпорация находится в шатком состоянии и цены на акции могут обвалиться. Президент возглавлял Корпорацию очень долго, и на протяжении всего этого времени существовали всевозможные Моррисоны – гении статистики, генералы, продавцы мирового класса, дворцовые Распутины. Он использовал их, возвышал, высасывал их таланты и силы, а потом, когда они становились настолько влиятельными, что начинались разговоры о смене руководства, устранял. В конце семидесятых он заставил большую часть членов совета директоров подать в отставку, узнав, что они тайно обхаживали нового руководителя, который незадолго до назначения умер от инфаркта. Он создал и уничтожил полдюжины Моррисонов. И если Моррисон проиграет, то тридцать девятый этаж будет выпотрошен.
Сидя в поезде, я внимательно изучал Президента, как часто служащие изучают отцов своих корпораций. Все лица, особенно стариковские, имеют нечто гротескное. Глаза Президента демонически вращались под опущенными веками. Капилляры безумными красными зигзагами тянулись по его ноздрям, по обвисшим от старости щекам. Его рот приоткрылся. На потрескавшейся эмали зубов виднелись табачные пятна. Странно, но я испытывал к нему нежные чувства.
Позже, когда поезд пронесся мимо трущоб Северной Филадельфии, Президент открыл глаза, он все еще не протрезвел.
– Закончили? Правильно? – Он ждал, чтобы я ответил, но я не стал отвечать. – Те, кто позаботился о ликвидности и может перемещать свои ценные бумаги, будут в порядке... В ближайшие два года самые большие деньги будут в Гонконге... А вот остальные... Хмм... – Он посмотрел сквозь залитые дождем окна на резкий свет промышленных районов Нью-Джерси. – Столько народу... так и не получат и даже не
Он снова замолчал. Шли минуты. Наконец поезд скользнул под землю, в Манхэттен, остановился, и мы сошли. Эскалатор был сломан, так что пассажиры в изнеможении тащились вверх как паралитики, с бессознательной четкостью обходя вонючую женщину лет пятидесяти с несколькими болячками на щеке, лежавшую на цементе. Ее не сочетающиеся между собой юбки задрались, открывая отвратительную картину.
– Вот она, Америка сегодня, – проворчал Президент.
Я замедлил шаги, подстраиваясь под него. Мы нашли его личный автомобиль, дожидавшийся его у вокзала. Оказавшись в полумраке, Президент взял пульт и включил экран. Он прокрутил алфавитный список компаний, добрался до Корпорации, проверил цену ее акций на момент закрытия биржи. Она увеличилась на три пункта, что было заметным скачком. Любой владелец, скажем, тысячи акций Корпорации сегодня лег спать, став богаче на три тысячи долларов, ничего не сделав. Возможно, кто-то скупал акции, ожидая сделки с «Фолкман-Сакурой». Или просто какой-то крупный официальный инвестор решил, что наступил удачный момент, чтобы сыграть на акциях Корпорации. Однако Президента это, похоже, не заинтересовало, и, отключив экран, он нагнулся к водителю, чтобы сказать ему несколько слов.
– Сейчас будем, сэр, – ответил тот, исполнительно кивнув.
Большой автомобиль свернул к центру города на одну из авеню, набрал скорость и был подхвачен яркой рекой такси. Мы мчались мимо корейских лавок, мимо витрины зоомагазина, где щенята отчаянно царапали стекло, мимо служащих из офисов, припозднившихся с возвращением домой, и длинной очереди в кинотеатр, стоящей под яркими огнями козырька.
– Это – наш, – пробормотал Президент, указывая на рекламу фильма.
А потом мы остановились у частного клуба и вышли. Президент оставил плащ в машине. Водитель отъедет чуть дальше, запрет двери и будет дремать.
– Лэкли устроил вечер, – сказал Президент, имея в виду нашего представителя в Ситибанке, которому Корпорация была должна восемьсот миллионов долларов. – Кое-какие ритуалы положено соблюдать.
Войдя в мраморный вестибюль, он стряхнул с себя усталую сонливость и снова ожил, игриво улыбаясь хозяйке вечера, яркой женщине лет шестидесяти, которая, по слухам, когда-то спала с Джоном Кеннеди. Президент вежливо прошел в зал, раздавая улыбки и обмениваясь рукопожатиями. На женщинах были яркие камни, на мужчинах – дорогие ботинки, но богатство не так бросалось в глаза, как пять лет назад. Несмотря на веяния времени, присутствующие много пили. Мне не хватало Лиз. Будь она здесь, она взяла бы меня за руку. Лиз провела юность, разделывая живых омаров в отцовском ресторане. Она прошептала бы мне: «Джек, давай сбежим отсюда, пока не стало страшно», – и мы бы пошли благодарить хозяина дома. А потом, в такси, сплетничали бы всю дорогу домой и моя рука лежала бы под пальто у нее в промежности.
