Электрические тела

Переворачивая страницы личного дела, я невольно задумался над тонкой связью, возникшей между Президентом и Гектором. Оба знали друг о друге – пусть чисто теоретически, – и можно было бы утверждать, что каждый занимал маленький уголок разума другого. Каждый имел некую связь с другим. Можно было бы уверенно сделать самую высокую ставку на то, что они никогда не будут говорить друг с другом, однако такой же малой была вероятность того, что когда-то будем разговаривать мы с Гектором. А мы уже это делали, несколько раз, но что касается Гектора, то для него я был более или менее неотличим от Президента: мы были просто людьми, только находились на разных отрезках дуги власти. Для Гектора я был олицетворением Корпорации: связывая его нищей оплатой и убивающей душу работой, она одновременно крала у него семью.

Тем временем, как показывало его личное дело, он исполнительно и надежно работал, подключая кабели, подсоединяя жилища к источникам массовой культуры. До чего это должно быть утомительно: просверливать дыры в оконных рамах и огромным пистолетом для скоб закреплять толстый кабель, ползущий по плинтусам и дверным коробкам к той комнате, где жильцы смотрят телевизор. Мужчины носили голубые комбинезоны и рубашки в красную полоску, а на кармане у них были таблички с их именами. Они разъезжали по городу в «Форде-Эконолайне» со стремянкой, закрепленной на крыше. Немалая часть работы проводилась на улице, в холод, дождь и жару. Гектор ежедневно сталкивался с личной жизнью клиентов компании: детьми, собаками, игровыми комнатами, домашними хозяйками, больными – он видел чужую жизнь, с которой он мог сравнивать собственную жизнь. И порой, как рассказала мне Долорес, все казалось безнадежным, потому что ему платили за выполненное задание, а не за время работы, а ему, несомненно, попадались дворы, откуда трудно было добраться до главного кабеля, или клиентов не оказывалось на месте в назначенное время, или они вдруг решали, что не хотят, чтобы им в стене сверлили дырку. И Гектору приходилось просто перечеркивать копию бланка, звонить в диспетчерскую, получать следующий вызов и ехать туда. Вот почему ему приходилось подрабатывать продажей машин, пытаясь навязать отремонтированные руины и астматические развалюхи неосторожным покупателям. Насколько я понимал, эти почти бесплодные усилия не были бы напрасными, если бы каждый день он мог возвращаться к Долорес и Марии. Я знал, что мужчина способен выдержать всевозможные разочарования, если верит, что в этом есть некий смысл. Но для Гектора Салсинеса такого утешения не существовало. Долорес и Мария исчезли. Его отчаяние может только нарастать.

А потом, перелистывая папку, я наткнулся на бланк заявления о приеме на работу, который Гектор заполнил от руки такими же неровными печатными буквами, какие были на адресованных мне записках. В анкете было написано – женат. На бумаге стоял красный штамп «Принят на работу», и к нему был подколот листок сведений о служащем. Он выглядел обычно: адрес, по которому он проживает, полное имя Долорес и дата ее рождения (20.03.65 г.) и другие сведения... Вот только Гектор написал, что у него двое детей. Несколько секунд я недоумевал. Двое? Но так было написано: Гектор Роберто Салсинес, три года, Мария Палома Салсинес, пять месяцев. На три с половиной года старше, Мария - младшая сестренка. Была ли Долорес матерью обоих детей? Я немного подумал и понял, что это так: второе имя каждого ребенка было именем родителей Долорес.

Я закрыл папку с личным делом и отодвинулся от стола. Я оцепенел, головная боль пробиралась в мои мысли. За дверью было слышно, как по коридору несется Моррисон. Во всей этой гадкой истории был еще один ребенок. Долорес ловко скрыла этот факт. В этот момент я по-другому оценил настойчивые попытки Гектора вернуть любовь Долорес. Тут существовала какая-то тайна, которой я не знал, и я ощущал себя униженным и глупым, влипшим в мерзкую передрягу. Жизнь всегда не такая, какой представляется. Долорес лгала. Да, она лгала.

Глава двенадцатая

У Моррисона уже было все схвачено. Он уже держал в руках сделку с «Фолкман-Сакурой» – вернее, сжимал ее своими семью пальцами. Она уже была его собственностью, и на хрен любого, кто будет настолько глуп, что попытается отнять ее у него. Я прочел это на его лице, когда утром зашел к нему в кабинет, чтобы напомнить о перехваченных Ди Франческо факсах и о том, что у меня на следующий день назначена встреча с Президентом. Величественно восседая за столом в синем костюме – почти такого же цвета, как военно-морская форма, которую он когда-то носил, – Моррисон наблюдал за мной с равнодушной снисходительностью, словно я был муравьем, карабкавшимся по обрывку бечевки. Я знал, что он думает о заметке, напечатанной этим утром в «Уолл-стрит джорнал», где высказывалось предположение о том, что Корпорация рассматривает возможность создания международного совместного предприятия беспрецедентных масштабов. В качестве возможных претендентов в заметке упоминались «Ф.-С.» и несколько других интернациональных конгломератов, включая некую новую малазийскую группу, которая тайком скупала самые разные виды собственности и, по слухам, имела десять миллиардов наличными. Далее в заметке говорилось, что подобный союз в лучшем случае проблематичен, если принять во внимание различия в корпоративной культуре, ограничения Федеральной комиссии по средствам коммуникации, накладываемые на международное владение американскими средствами массовой информации, и тому подобное. Журналист заявлял, что на самом деле Корпорация нуждается в простом вливании наличных средств либо с помощью нового выпуска акций, что только разгневало бы держателей акций, которые сочли бы это снижением своей доли, либо с помощью прямого денежного вливания от внешнего инвестора. Как и большинство экономических обозревателей, он был прав только наполовину. Но сам факт появления такой заметки в газете означал, что Моррисон приказал одному из пресс-секретарей, занимающихся в Корпорации связями с общественностью, внедрить такую информацию в журналистскую среду.

– Мне кажется, нас должно было бы обеспокоить, – начал я, – что послание Вальдхаузена любовнице противоречит тому, что он сказал Саманте... – Я рассказал ему о присутствии Президента на совещании компьютерщиков. – Я могу только заключить... - Я сказал, что позвонил в группу «Нью Медиа» и что они присылают самолетом новую технологию развлечений вместе с техническим служащим, чтобы я смог ее продемонстрировать Президенту. – Мне кажется, что затраты, которые составят примерно сто тысяч долларов, вполне сопоставимы с возможностью...

Моррисон не слушал. Я замолчал. Он ничего не заметил. Было очевидно, что я не в курсе событий. Никто из переговорщиков не хотел разговаривать со мной уже много дней, а это указывало на то, что переговоры активно продвигаются. Секретарши на нашем этаже, которые знали достаточно, чтобы понимать, что им ничего знать не положено, нервничали. Только я ничего не знал. Я превратился в ничтожество – и они это понимали. Я встал и ушел.

Тем временем информация о сыне Долорес не давала мне покоя, и в те минуты, когда мне не нужно было ни с кем разговаривать, я стоял у окна своего кабинета и размышлял над тем, почему она не сказала мне о сыне. Она рассказала мне о том, что в ранней юности ее изнасиловали, она рассказала мне, какие предметы лежали в тумбочке у ее отца, она призналась, что ей было приятно, когда ее трахали одновременно трое мужчин. Почему она не захотела или не смогла сказать мне, что у нее есть сын? Я снова проверил личное дело, тревожась, не пропустил ли я чего-то очевидного, указавшего бы на то, что этот мальчик не ее сын. Но он родился после свадьбы Долорес и Гектора, что, конечно, не доказывало, что она его мать, и он носил имя ее отца. И в анкете не упоминалось о предыдущих браках. Возможно, мальчик остался с Гектором. Или живет у кого-то из родственников – возможно, у матери Гектора. Я подсчитал, что Гектору-младшему сейчас должно быть шесть лет. Спрашивает ли он, где его мама? Задает ли он отцу вопрос, почему их семья распалась? Подобные вопросы я задавал своему собственному отцу. «Папа, а почему же...» Когда я был маленьким мальчиком, я спросил у отца, почему он и моя мать больше не живут вместе. Отец уставился в пол со стыдом и печальной уверенностью в том, что меня всегда будет терзать мечта о семье. Конечно, Гектору хотелось возродить семью Салсинес, пока такая же мечта не погибла. Я ничуть его в этом не винил и жалел о том, что мой собственный отец не проявил такой настойчивости, когда от него ушла моя мать.

Однако я не был готов задать Долорес вопрос о ее сыне. Этот вопрос крутился у меня на языке этим вечером, когда она играла с Марией, складывала выстиранное белье, расчесывала волосы перед сном, наклоняя голову так, что они падали темной занавесью. Я гадал, как часто она вспоминает о сыне и сколько