Лара

Всем овладел он, все изведал он,
То счастьем, то страданьем награжден,
Не зная граней. В бешенстве страстей
Забвенья он искал душе своей.
Средь ураганов сердца презирал
Борьбу стихий он, схватку волн и скал;
Средь исступлений сердца он порой
И господа дерзал равнять с собой;
Раб всех безумств, у крайностей в цепях,
Как явь обрел он в этих диких снах,
Скрыл он, но проклял сердце, что могло
Не разорваться, хоть и отцвело.

IX

Теперь он в книги устремлял свой взор
(Был книгой человек до этих пор);
Нередко, странным чувством увлечен,
На много дней от всех скрывался он;
Тогда слыхали слуги (хоть зовет
Их редко он) все ночи напролет
Тревожный шаг вдоль темных зал, где в ряд
Портреты предков грубые висят.
Шептали слуги («чтоб никто не знал»)
Что там и голос сверхземной звучал,
Что («смейся, кто желает») там иной
Мог чудеса подметить в час ночной.
Зачем бы Ларе череп созерцать,
У гроба грешно отнятый опять,
Всегда лежащий близ раскрытых книг,
Чтобы никто в их тайны не проник?
Зачем ему не спать, как все, ночей?
Гнать музыку? Не принимать гостей?
Нечисто все, — да как тут раскусить?
Кой-кто и знал бы… долго говорить!..
К тому ж, кто знает, никогда б не мог
Все выложить… так, — обронить намек…
«Но, захоти он, — о!..» — Так за столом
Вассалы Лары спорили о нем.

X

Ночь. Искры звезд, сверкая с вышины,
К реке зеркальной сплошь пригвождены.
Такая тишь! Недвижна быстрина,
И все ж, как счастье, вдаль бежит она.
Светил бессмертных горний хоровод
Магически в нее глядит с высот.
Вдоль берега — густых дубов стволы,
Ковры цветов, отрада для пчелы,
Дитя-Диана их бы заплела,
Их милому б Невинность поднесла.
Река сквозь них вела русло, вия
Блестящие изгибы, как змея,
Такая тишь, такая благодать,
Что призрак бы не мог тут испугать:
Ведь все дурное убегает прочь,
Увидя эту негу, эту ночь!
«Лишь добрым дан столь благодатный миг»,
Подумал Лара и, склоняя лик,
Пошел обратно в замок: он душой
Не мог с такою слиться красотой.
Он вспомнил красоту иной страны,
Где чище небо, ярче блеск луны,
Нежнее ночь, — а сердце, что теперь…
Нет! нет! пусть шторм над ним ревет как зверь,
Не дрогнет он! Но этот мир и лад
Насмешки злой вливают в сердце яд!

XI

Вот он вошел в безлюдный зал; за ним
Тень по стенам скользила расписным,
Где кисть еще хранит обличья тех,
Чье все забыто, — и добро и грех.
Преданья смутны. Скрыл угрюмый склеп
Их прах, их скорби — всю игру судеб.
А в летописи пышных десять строк
Дают векам придуманный урок,
И — пусть историк хвалит иль бранит
Та ложь почти как истина звучит…