В этих же тайниках прочел он, может быть, и это письмо ее, написанное в ту страшную Гефсиманскую ночь: «Ваше Величество! Он[2] назначен провинциальным викарием, кажется, только потому, что умеет лучше других делать мучеников. Весь г. Авила возмущен; все недоумевают, как смеет он, не будучи вовсе прелатом и не имея на то никаких полномочий, преследовать братиев Нового Кармеля, подчиненных только одному Апостолическому комиссару, и это в месте, столь близком от пребывания Вашего Величества. Кажется, он не страшится ни человеческого суда, ни Божьего… Давно уже хотел он схватить их.[3] Я предпочла бы видеть их в руках Мавров, у которых, может быть, нашли бы они больше милосердия. Что касается этого великого служителя Божия,[4] он так ослабел от всего, что вынес, что я боюсь за жизнь его. Именем Божиим умоляю Ваше Величество освободить его немедленно… Всюду грозят Обутые истребить босоногих… Если Ваше Величество не поможет нам, то я не знаю, чем все это кончится, потому что нет у нас на земле иной защиты, кроме вас».
«Слишком быстро за его улыбкой следует кинжал», – говорили о короле хорошо знавшие его придворные. Если знала об этом и Тереза, то, посылая ему письмо свое, может быть, думала, чем-то он ответит ей, – «улыбкой» или «кинжалом»?
Десять лет назад, в 1569 году, заехав однажды, по пути из Авилы, в Толедо, для основания новой обители, передала она королю, через принцессу Жуану, какой-то остерегающий тайный совет или откровение свыше, и, пораженный, может быть даже испуганный этим, король пожелал видеть «святую». Только придворный этикет помешал им увидеться тогда, но если бы «старичок» Филипп II встретился со «старушкой», vejezuela, Терезой и поговорил с ней по душе, то чем бы кончилась эта беседа «царя Похоти» с «Царицей Любви»? Поклонился ли бы он ей, как «великой святой», или отправил бы ее на костер, как «Иллюминатку», повинную в «злейшей ереси»? Признала ли бы она его слугою Бога или диавола? Очень вероятно, что ни тем ни другим беседа их не кончилась бы, а разошлись бы, не поняв, не услышав и не увидев друг друга, как два существа, живущие в двух разных мирах. Ни страшного и гнусного дела архиепископа Толедского, ни сыноубийства, совершенного Его Католическим Величеством перед лицом всего христианского мира, ни 35 000 костров герцога Альбы, ни Варфоломеевской ночи, одного из величайших злодейств всемирной истории, для св. Терезы Иисуса так же, как для св. Иоанна Креста, не существует вовсе, как будто не на земле живут они оба, а на другой планете. «Ангелам подобны эти (святые): что о грехах человеческих надо скорбеть, знают и Ангелы, но даже в милосердных делах своих не ведают человеческой жалости; так же и эти люди», – скажет св. Иоанн Креста. Этого не скажет св. Тереза, но, может быть, бывали у нее такие минуты, когда мучилась она, что этого не может сказать. Между Богом и миром все мосты для Иоанна сломаны, а для Терезы поколеблены, потому что в Боге «все есть ничто, todo es nada».
На этот раз ответил Филипп II Терезе и великому делу Реформы не «кинжалом», а «улыбкою».
«Кажется, вся вражда Обутых к Босоногим – только из-за того, что эти ведут жизнь более святую, чем те, – сказал король папскому нунцию, кардиналу Сэга, только что назначенному генеральным викарием обоих Братств. – Вы очень обязали бы меня, монсиньор, если бы защитили это доброе дело,[5] потому что все говорят, что вы Босоногих не любите и несправедливы к ним».
Это было сказано так, что кардинал понял, что противиться королю опасно, и, скрепя сердце, покорился воле его, затаив тем злейшую ненависть к Терезе и к делу Реформы.
«Не говорите мне о ней, – отмахивался он от всех ее заступников. – Это вечная бродяга, беспокойная и непослушная женщина, такая тщеславная, что хотела бы всех учить, вопреки тому, что повелел ап. Павел: „Жены да безмолвствуют“.
В 1580 году буллой папы Григория XII сделано было наконец то, о чем Тереза едва смела мечтать, – разделение Кармеля на два, друг от друга независимых Братства, Обутых и Босоногих. Но, кажется, тайное жало сомнения и страха останется в сердце ее до конца дней: это видно по тому, что говорила она во дни гонений и что кажется, в устах ее, почти невероятным: «Страшны мне дела Рима!»
40
«Знайте, что душа моя из тех, которые не легко вести принуждением». «Лучше сломаться, чем согнуться, antes quebrar que doblar» – так говорит и чувствует Тереза всю жизнь. Что же, «сломалась» она или «согнулась» перед Римскою Церковью? «Страшны дела Рима», и одно из страшнейших – то, что такие люди, как св. Тереза, должны не только «согнуться», но и «сломаться», чтобы войти в Римскую Церковь. Если так, то личный первородный грех ее – тот же, как у Лютера и Кальвина, хотя и совсем в ином религиозном порядке, не против Римской Церкви, а с нею, –
Вместе с Иоанном Креста терпит и она, «как агнец безгласный», гонения Обутых не только на себя, но и на святое дело Реформы; оба терпят эти гонения без всякой пользы для себя и для дела, потому что, как бы ни покорялись Обутым, все-таки для них они «мятежники», «волки в овечьей шкуре».
Может быть, вспоминая всю свою жизнь, видела она себя в самом начале ее между Иисусовым Обществом в монастыре Сан-Жиля, в г. Авиле, и могилой Великого Инквизитора Торквемады в монастыре Санто-Томазо, в том же городе. Будет она и потом, до конца жизни, между двух огней. Плуг Св. Инквизиции взроет для сева ее кровавые борозды. Вся «
Как относится дело ее, Реформа, к делу Инквизиции, – этого вопроса, кажется, она не услышит вовсе, а между тем ответом на него, потому что с ним связан и вопрос о том, как относится ее Реформа ко всей Римской Церкви, – решаются судьбы Терезина дела.
Книга Макиавелли «Государь» будет переведена на все языки христианского мира, и язык Макиавелли сделался языком не только св. Игнатия Лойолы, но и всего Иисусова Общества и даже всей католической Церкви. Этого не могли не чувствовать св. Тереза и св. Иоанн Креста. Что же они об этом думали – тоже вопрос без ответа.
Слишком умные и добрые отцы-иезуиты, «эти благословенные люди», esos benditos hombres, как называет их Тереза, будут ее духовниками всю ее жизнь. Жалки и беспомощны робкие попытки ее освободиться от них. «Эти отцы хотят, чтобы мы их слушались во всем… Если то, что они говорят, не всегда хорошо, то надо им это прощать, потому что мы нуждаемся в их помощи… Но они очень боятся, да простит им Господь! Но если мы, дети Кармеля, следуем путем Господним, то и люди, носящие имя Иисуса,[6] не могут от нас удалиться, хотя слишком часто нам этим грозят». «Пусть из вас[7] первая, кто прочтет эту книгу, исправит ее, или сожжет, я ничего не потеряю». Это говорит Мать Основательница сестрам о книге своей, «Путь Совершенства», – основании Кармеля и всего великого дела Реформы. То же могла бы она сказать и слишком умным и добрым отцам- иезуитам. Кто-то из них, «только шутя», как сам признается, велит ей сжечь ее «Истолкование к Песни Песней», и она покорно сжигает его, а между тем «многие сведущие люди» говорили ей, что «читали книгу эту, как св. Писание». Сожгла ли бы она с таким же легким сердцем не только мнимое, свое, но и настоящее Св. Писание, помня великое правило св. Игнатия Лойолы: «Будь послушен, как труп, perinde ас cadaver»?
«Дочь моя, да не будет монастырей с доходами, – такова воля Моя и Отца Моего», – слышит Тереза из уст Господних, стоя перед Чашей со Св. Дарами, а когда услышит из уст отцов Тридентского собора: «Монастыри должны иметь доходы», то послушается не Христа, а этих отцов покорно, «как труп».
41
В 1577 году, том самом, когда началось гонение Римской Церкви на великое дело Реформы, св. Терезе было видение Христа с обнаженным и окровавленным Телом, бичуемого уже не римскими воинами, каким видела она Его, двадцать лет назад, только что приступая к делу Реформы, а римскими священниками, и услышала из уст Его: «
Сделали это все начальники Церкви, но, может быть, больше всех – Верховный Начальник Христа, Папа.
