С давних лет герцог Альба был таким же благоговейным почитателем Терезы, как Филипп II.
«О, как бы я хотел увидеться с ней! Кажется, я сделал бы для этого сотни верст», – говорил о ней о. Грациано и, сидя в тюрьме, с умилением читал книги ее, особенно «Жизнь» и «Путь совершенства». Книги эти утешали его, но не исправляли. Зная доброе чувство герцога к ней, Тереза, по смерти его, написала его вдове утешительное послание, в котором обещала основать обитель имени герцога, и теперь надо было обещание исполнить. Приходило ли ей в голову, что святая обитель, основанная во имя герцога Альбы Кровавого, – это последнее дело Реформы, – невыносимое кощунство?
В первый раз, может быть, за все Основания, отправилась Тереза в г. Альбу уже не в бедной телеге, а в великолепной герцогской карете, но только что доехала до одного селения близ гор, Пеньяранде, как почувствовала себя так дурно, что впала в глубокое беспамятство. Чтобы немного укрепить ее, сестры не могли найти во всем местечке ни одного яйца; нашли только несколько сушеных винных ягод. Очень этим огорчалась сестра Анна.
«Дочь моя, ягоды эти пресладкие; сколько бедных людей не имеют и этого!» – утешала ее мать- игумения.
В Альбу приехали рано вечером, и хотя она почти падала от изнеможения, но хотела тотчас же приняться за хлопоты, и только по настоянию игумений и сестер той обители, где остановилась, легла в постель.
«Как я устала, как я устала! Вот уж двадцать лет, как я не ложилась так рано», – проговорила она, падая в постель, с такими же глазами, как у того издыхающего мула. Но на следующее утро, встала как всегда, пошла к обедне и причастилась. Так перемогалась, то ложась, то вставая, до Михайлова дня, когда, вернувшись от обедни, почувствовала такую слабость, что должна была лечь и уже не вставать. Сделалось сильнейшее кровотечение из горла. Сестры окружили ее, стали на колени и начали молиться.
«Заклинаю вас, дочери мои, не желайте, чтобы я оставалась дольше на земле, – нечего мне больше делать на ней, – и не молитесь об этом, но просите для меня у Бога вечного отдыха! – умоляла и еще говорила:
– Свято храните устав нашего Братства, но с меня не берите примера: я была дурною монахиней!»
Больше чем когда-либо была она уверена, что умирает «великою грешницей», и, может быть, казалось ей, что страшное место в аду – та выдолбленная в стене, темная и тесная яма, куда ее с такою бесконечною мукою некогда втискивали и все не могли втиснуть, – теперь окажется ей как раз впору.
«Сердца смиренного и сокрушенного Ты не презришь, Боже!» – все повторяла она, но так, что видно было, не слишком на это надеялась.
«Где вы хотите быть погребенной: в родной земле, в г. Авиле, или здесь, в Альбе?» – спросил ее о. Антонио де Гередина.
«Разве у меня есть что-нибудь свое? Может быть, мне и здесь дадут немного земли», – ответила она нехотя, так что по лицу ее видно было, что лучше было бы о. Антонио об этом не спрашивать. Грубо и невежливо говорить о смерти с умирающим. Грубость эту и делает о. Антонио, но слишком строго судить его за это нельзя: самое страшное в мире и жесткое, но и самое тихое, нежное – смерть; вот почему и с нею надо обращаться нежно и тихо, но люди этого не умеют: грубо и глупо обращаются даже самые любящие со смертью самых любимых.
3 октября, в канун св. Франциска Ассизского, человека к делу св. Терезы ближайшего, в пять часов вечера, умирающая попросила ее причастить. Только что едва могла пошевелиться, да и то с помощью сестер, но, увидев священника, входившего в келью со Св. Дарами, вдруг приподнялась без чужой помощи и вся к нему устремилась так, как будто хотела вскочить с постели, и надо было ее удержать силой. Как бы изнутри озаренное сверхъестественным светом, лицо ее сделалось таким молодым и прекрасным, каким никогда не бывало.
«О, Бог мой, Супруг мой, наконец-то я Тебя увижу!» – воскликнула она с такою блаженной улыбкой, как будто уже видела Его.
Может быть теперь, в смерти, совершилось над нею то же чудо «Поднятия на воздух», levitacion, какое совершилось и в жизни столько раз, но если тогда оно еще было сомнительно, то теперь уже несомненно: «Душу возносит Сильнейший из сильных… с такою же легкостью, с какой исполин поднял бы соломинку», «Лодочку души моей поднял как бы огромный, неистово бушующий вал» – вал последнего восторга в брачном соединении Любящей с Возлюбленным: «Смерть кажется душе, в такие минуты, упоительным восторгом в объятиях Возлюбленного», – вспоминает св. Тереза о том, что было с нею в жизни.
«Смерть моя была не чем иным, как таким восторгом любви, что тело мое не могло этого вынести!» – скажет она и после кончины, явившись одному из иноков Кармеля.
«С этого дня ты будешь моею Супругою; Я отныне не только Творец твой, Бог, но и Супруг». Если и это было некогда, на земле, сомнительно, то теперь, на земле и на небе вместе, уже несомненно.
Так совершилась, в первый раз в человечестве, великая тайна – Бракосочетание человека с Богом.
46
В 1622 году Св. Престол объявил Терезу Святою, и хорошо сделал: в том, что Римская Церковь поймет, вопреки Лютеру и Кальвину, великую святость ее, – тоже порука божественного избрания Церкви, которой «не одолеют врата адовы». А Саламанкский университет еще раньше объявит Терезу «Доктором богословия». Но, может быть, главную силу и святость ее лучше всего поняли простые люди, когда назвали ее просто «Матерью». Стоило им только произнести слово «Мать», чтобы все сразу поняли, о ком идет речь. Мать рождает, любит, кормит, учит детей своих в этой жизни, а в той – воскрешает: вот почему «Нет иного имени под небесами, которым надлежало бы нам спастись», кроме имени Отца, Сына и Матери. Мир, сотворенный Отцом, начал спасать Сын, а кончит – Мать.
К будущему св. Тереза Иисуса и св. Иоанн Креста обращены тою глубиной своей, в которой срослись, как вечные близнецы, нерасторжимо. Вот почему, чтобы понять, что уже сделала для нас и, может быть, сделает еще для тех, кто за нами идет, св. Тереза Иисуса, надо понять, что сделал и св. Иоанн Креста.
Примечания
1
слово Паскаля – le roi de la Concupiscence
2
о. Мальдональдо
3
о. Иоанна и о. Германа
4
Иоанна Креста
5
Реформу
6
иезуиты
7
сестер Кармеля
8
в неудаче Реформы
9
в обительской приемной, parlatorio
