попавшийся на глаза нашатырный спирт, валидол… После оживляющих манипуляций Павел Григорьевич пришел в себя, Никита сделал ему теплый чай и предложил вызвать «Скорую помощь». Но профессор отказался, сказал, что чувствует себя лучше, и, несмотря на возражения Савушкина, продолжил рассказ.
– Самое страшное случилось после нашего никчемного спора. Он сказал, что не станет меня убивать, но и без наказания оставить не может. Он сильно толкнул меня в грудь, я упал на пол и сильно ударился головой. Удар был просчитан. Он вышел, тихо прикрыв дверь. До самого вечера я не мог подняться, звонил несколько раз телефон, я назначил встречу нескольким клиентам. Только когда пришла жена, я с трудом встал.
– Какая-то жуткая мистика, прямо с трудом верится, – пробормотал Никита. – А не могло это быть просто гипнотическим эффектом?
Осмоловский горько усмехнулся.
– Вы думаете, что вашей жизни угрожает опасность? – осторожно спросил Никита.
– Это мягко сказано. Я без трех минут труп. Причем мне не поможет никакая милиция… Я засветился. А мои знакомые парапсихологи предупреждали меня, чтобы я не высовывался. А я выступал в телепередачах, давал интервью журналистам, печатал объявления о лечении больных. Мне говорили: не жадничай, попадешь в поле сильного «сенса», он тебя вычислит и вывернет наизнанку. Я не верил… И вот вышло еще хуже: я сам пошел на него волной – и получил…
– Мне кажется, Павел Григорьевич, вы преувеличиваете опасность… – заметил Савушкин. – Лето в разгаре, отправляйтесь на юга, море, отдохнете.
– Насмехаетесь, Никита! – покачал головой профессор. – А между тем именно с моей помощью нашли мальчика в лесу, двух преступников поймали…
Савушкин прижал руку к груди:
– Ради бога, профессор, мы навсегда останемся вашими должниками, извините, у меня и в мыслях не было… Просто у вас нездоровый вид. Хотите, мы обеспечим вас охраной?
– Спасибо, но от этого мерзавца не скроешься. Самое страшное он уже сделал.
Глава 15
«Скульптор», «лейтенант», а теперь уже экстрасенс «Колессо»… Мистика, если бы за ней не были реальные трупы. И неизвестно, когда негодяй насытится кровью. А ведь Колессо с «лейтенантом» действительно одной комплекции, – подумал Савушкин.
Савушкин решил позвонить Колессо. Аркадий Зиновьевич по-прежнему укрывался на территории американского посольства.
– Нет, ни о какой встрече не может быть и речи! – В его голосе прозвучали истеричные нотки. – Мне звонил этот кровавый негодяй и спросил, сколько я могу дать ему денег. Я по простоте душевной хотел выяснить свою вину перед ним, а потом договориться, как передать для него деньги. Он расхохотался и сказал, что я последний идиот, если думаю, что его так просто можно поймать. Вот так вот… А на прощание он сказал, что мой бюст будет самым лучшим… Вот так вот… Меня до сих пор трясет.
– Когда он звонил?
– Сегодня в полдень.
– Ваши американские друзья зафиксировали номер телефона? А может, они записали и ваш разговор?
– Он звонил из автомата, – равнодушно ответил Колессо.
– Кстати, где вы были позавчера?
– Здесь же, в посольстве. А что?
– Скульптор был у моего знакомого врача на приеме и представился вашим именем.
– Какой негодяй! Надеюсь, вы не думаете, что это был действительно я? Потрясающая логика! Раз я остался последним в живых, значит, именно я и был убийцей! Это вы хотите сказать?!
– Успокойтесь! Я хочу знать, с какой целью он это сделал, – ответил Савушкин. – Мы каждый раз убеждаемся, что он всегда действует расчетливо и продуманно…
«В первую нашу встречу он был гораздо спокойнее, – подумал Савушкин. – Но тогда еще были живы Вершинский и Заморёнов. Хреново быть в его шкуре. Волк, обложенный флажками… А что чувствует маньяк? Что он – загнанный зверь? Вряд ли…»
Если бы Савушкин не увидел его в кабинете Вершинского, наверное, сам бы стал сомневаться в существовании убийцы-призрака. Но он реален, еще более реальны преступления. Остался последний выпускник 10 «А» класса, и, даже если предположить маловероятное: его способность фантастически гримироваться или использовать двойника, – все равно не найдешь логических причин для жестокой расправы. Зачем преуспевающему бизнесмену совершать чудовищные, не поддающиеся объяснению убийства?
Скульптор бросил еще один вызов. Что на этот раз он придумает, чтобы отправить на тот свет беднягу Колессо? От этих тупиковых размышлений у Савушкина голова пошла кругом. «Если Колессо убийца, то как он мог сам себе позвонить? И зачем? Если он – будущая жертва, то должен немедленно вылететь в свою Америку, если нет – то, возможно, он и руководит киллером. Безденежный убил Столетова, его убил другой киллер. А его в свою очередь пристрелил наш старлей… Потом взорвали Вершинского…»
Савушкину стали мерещиться маленькие фигурки в темных углах кабинета. Он встряхнулся, потушил тридцатую девятую за день сигарету, порывисто поднялся. Отчаянная, невероятная догадка пришла ему в голову. Все же не зря он столько времени отдал разговорам с бывшими ученицами десятого «А». Много в его кабинете было слез пролито по безвинно погибшим мальчикам. Он понял, что преступления совершала женщина! Она переоделась в мужское платье, сделала грим, она мстила им за то, что все они были жестоки и равнодушны, смеялись над ее уродливым конским лицом, голубыми ушами, прыщавыми ресницами и прочими изъянами. А потом она стала трансвеститом, поменяла пол. Хотя, необязательно. Она руководила убийцами. Значит, она повелевала и «посланцем Сатаны»! Уж не сама ли она Сатана – в женском облике?
– Вот так едет крыша! – произнес Никита вслух, у него даже ладони зачесались от перевозбуждения. Возможно, нервная аллергия.
Он не заметил появления Кошкина. Тот держал в руках бумагу и удивленно пялился на майора, который, похоже, стал заговариваться. Сергей протянул листы.
– Вот наиболее полный и уточненный список практикующих экстрасенсов. Это по Москве и области. Получено в Минздраве. Как мне сказали, большая часть из них – откровенные шарлатаны. Я попросил назвать самых серьезных, но отказались, сказали, критериев нету, и потому все очень субъективно…
Савушкин схватил листки и тут же поехал к профессору Осмоловскому. Никита отметил, что Павел Григорьевич выглядел лучше. Он пригласил гостя в комнату, тут же прикрыл газетой две фотографии на столе. Но Савушкин успел заметить: это были фотопортреты профессора, причем склеенные из вертикальных половинок.
– И мою фамилию не забыли, – сказал то ли удовлетворенно, то ли иронично Осмоловский и стал вслух читать фамилии: – Абиссинец Ю.Ю., Астрогольд Р.О., Бэгбьюлатто С.С… Знакомые имена… Влевако, Гадаускас, Гриш-Кинг, Кассио, Лордкипанидзе, Оч-Умнов, Самойлович, Уфимцев… Этих не знаю. Сколько их тут – около ста? И еще больше неучтенных. Все шарлатаны… Вы, Никита, испытываете мое мужество? Я готов помочь, тем более после особых обстоятельств у меня нет более злого и лютого врага…
Он попросил Никиту принести ему из кухни горячего чаю и оставить его в комнате одного.
Савушкин скучал на кухне, и в который раз сомнения мучили его: не зря ли он теряет время со старым чудаком, у которого, возможно, поехала крыша, а его злой посетитель никакого отношения к делу не имеет. Ведь Павел Григорьевич даже не смог толком описать пришельца…
Наконец Осмоловский позвал его, Никита сел в кресло.
– Он очень чувствителен к внешним воздействиям. Тем более сейчас, когда у него пик жизни. Дальше
