дверные створки, мелькали бесчисленные комнаты, иногда освещенные кое-как масляными плошками, иногда темные. Вихрь воздуха несся за князем.
Вот и малый зал – здесь никого. Но паника где-то рядом.
Что вообще происходит?
– Господин! Бегите, господин!..
Следом за перепуганным слугой ворвался нарастающий гул, какой бывает, когда большая масса людей устремляется куда-то, а другая масса, поменьше, тщетно пытается помешать этому. Иногда из общего шума выделялся чей-нибудь отчаянный вопль, иногда хлопал выстрел из аркебузы и лязгала сталь о сталь. Все стало ясно: начальники городской милиции продались Гухару за обещания и, несомненно, за деньги, ворота открыты, и теперь в город потоком вливается армия Гухара. Ландскнехты, конечно, впереди всех. То-то рады им будут в купеческих и ремесленных кварталах! Дурачье, тупые мещане. Пора бы им знать, что у войны свои законы. Выпотрошенные сундуки, изнасилованные жены и дочери, хозяева под пытками указывают тайники, повсюду валяются трупы тех, кто самонадеянно пытается помешать разгулу солдатни, – вы этого хотели, милые горожане? Ешьте, что заказывали. Завтра к полудню, не раньше, Гухар, если он действительно милостив, прекратит насилие, и вы, разумеется, восславите его милосердие! Он и впрямь не глуп. Лучшее средство стать в одночасье боготворимым – это отнять что-то, а затем вернуть. Жизнь без темного ужаса, например. В хрониках так и напишут: движимый человеколюбием герцог остановил грабежи и бесчинства…
– Спасайтесь, ваша светлость! – надрывался слуга.
Барини выглянул в бойницу. Узкий мост через ров шевелился – марайцы были уже тут. А где часовые? Пали? Сбежали? Сдались? И где личная охрана? Тоже сбежала?
Какая разница!
Со стороны гвардейских казарм часто-часто захлопали выстрелы – княжеская гвардия пыталась оказать сопротивление. А! Будь она вся под рукой – и тогда уже ничего не удалось бы изменить, разве что отсрочить конец.
Атти!
Арбалетный болт влетел в бойницу, чиркнув о камень над головой, – Барини отпрянул. Жизнь Атти – вот что сейчас было важнее всего. Бежать вместе. Если не удастся уйти самому, то хотя бы прикрыть сына… Да, сына! Продолжателя дела отца.
Не слишком-то логично, учитывая великую цель спасения цивилизации, но не отдельных людей? Да, но долой логику! Пропади она пропадом!
«Почему не ломают двери?» – подумал Барини на бегу и сейчас же понял почему. Дворец вздрогнул, от грохота заложило уши, с потолка посыпалась штукатурка. Надежда на то, что марайцы, выбивая двери, сработанные из кремень-дерева, провозятся хотя бы пять минут, не оправдалась. Гухар как следует экипировал этот штурмовой отряд!
В ушах прочистилось, и Барини услышал слитное «Гу-хар! Гу-хар!» марайской солдатни вместе с множественным топотом на первом этаже. Валяйте, спешите сюда, любители гукать и харкать! Не опоздайте!
Самому бы не опоздать…
С обнаженным палашом в одной руке и широким кинжалом в другой он бежал дворцовыми коридорами, запутанными, должно быть, нарочно, чтобы мешать действиям супостата. Судя по шуму, марайцы пока копошились на первом этаже… ну и ладно. Авось найдут что пограбить. Барини спешил. Подвернувшийся некстати слуга – глаза безумные, рот перекошен дурным воем – был сбит тараном княжеского тела, отлетел к стене, взвизгнул и завозился быстро-быстро, как мышь, будто старался прокопаться сквозь наборный паркет. Успею, подумал Барини, делая гигантские прыжки.
– Господи-и-и-ин!..
Барини узнал голос, донесшийся из покоев княжича. Кричал Дарут. Кричал и, судя по звону клинков, отчаянно отбивался от ворвавшихся солдат Гухара Пятого. Не все ворвавшиеся во дворец марайцы увлеклись грабежом, ох не все…
Да бывает ли такое?..
Лишь много позднее Барини отдал должное Гухару, гнусному предателю и подлому интригану, но политику мудрому и воителю предусмотрительному. Успел-таки выискать среди вечно битых марайцев пристойный человеческий материал и вырастить из него хоть сколько-то бойцов, а не мародеров!
Сейчас он не думал ни о чем, кроме Атти. Вот и фехтовальный зал. Как нарочно. Барини ворвался ураганом – огромный, потный, страшный. Ворвался в тот самый момент, когда клинок одного из наседавших на Дарута марайских солдат пронзил его насквозь и с глухим стуком воткнулся в деревянную резьбу стены. Лучший из княжеских оруженосцев попытался вдохнуть, не смог, пошевелил губами и начал обмякать. Выдернув палаш, солдат ударил еще, и Дарут, качнувшись вперед, упал и больше не шевелился.
Барини взмахнул палашом. Марайцы отпрянули. Нет, они совсем не собирались умирать. Они просто пришли за Барини, живым или мертвым. И лучше мертвым – ну зачем марайскому герцогу живой унганский князь? Он явился сам? Превосходно: не придется разыскивать его по закоулкам, осматривая чердаки и подвалы, шаря под кроватями и тыча пиками в выгребные ямы. Очень удачно!
Никто из них не оскорбил его предложением сдаться на милость победителя. Тем лучше. Один против всех.
– Где Атти? – прорычал он, наступая, и марайцы засмеялись, беря его в полукольцо. Прыжок, взмах – и задетая концом клинка шея переламывается, фонтанируя кровью, а голова откидывается назад, как крышка чернильницы. Еще удар, но на этот раз сталь высекает искры о сталь, и начинается сумасшедшая мельтешня клинков.
Даже в этом мире, не знающем высокого искусства владения рапирой, требовалось начать обучение с детства, чтобы стать искусным фехтовальщиком на тяжелых клинках. Барини так и не стал им, несмотря на все усилия. Он брал мощью удара, и палаш его был длиннее и тяжелее, чем у противников. В одиночном бою мастер уровня фьера Чамы сразил бы его на третьем или четвертом выпаде, но здесь не было одиночного боя. Нападая все сразу, солдаты мешали друг другу, и еще один из них скорчился, воя и держась обеими руками за дырку в животе.
– Где Атти, сволочи?!
Мир сузился до границ помещения. Остальное перестало существовать. Марайцы хакали и наскакивали – Барини разил и разил. Под тяжестью его ударов опускались клинки врагов, и ему было безмерно жаль, что редко выпадал свободный миг, чтобы сунуть палаш или кинжал в образовавшуюся брешь. Перед ним пятились, но норовили напасть сбоку, обойти со спины. Барини было проще, чем им: он мог не защищать торс, прикрытый ультракевларовой броней под забрызганным чужой кровью камзолом. Парируя опасные удары гардой кинжала, а ударам скользящим позволяя достигать цели, он рубил, колол, сбивал с ног. Вся жизнь на Земле, в космосе и здесь казалась ему сейчас лишь предисловием к этой – главной! – битве. «Атти!» – ревел он, и один раз ему показалось, что он услышал ответный крик сына. Он жив! Его не могли уволочь далеко. Пробиться к нему, пройти по трупам и спастись вместе…
Кто-то подлез сзади, рубанул по спине поперек. Барини лягнул его, одновременно выбрасывая кинжал в просвет защиты того, что слева. Прыжок. Кто-то верещит, попав под ноги. Нет времени на размах, витая гарда палаша с хрустом врезается в чью-то оскаленную харю. Огромный, но неожиданно подвижный, а главное, не берегущий себя, но тем не менее, кажется, неуязвимый боец был явно в новинку спецназу Гухара Пятого. Салаги! Рецепт прост: круши и ничего не бойся, пусть тебя боятся… Барини вдруг обнаружил, что марайцы больше жмутся к стенам, чем атакуют. Ну что же вы! Герцог вас не похвалит. Деритесь, мерзавцы! Или у вас сегодня нет настроения?..
– Атти!!!
Летит, вращаясь, палаш с чьей-то отрубленной кистью, не желающей выпускать рукоять. Путь почти свободен. Еще усилие…
Анфилада. И в ней – накатывающаяся волна врагов. Аркебузный выстрел, боль в правом боку…
Барини опомнился. Жив Атти или убит – его уже не выручить. Жизнь подсунула унганскому князю еще одну подлость: чтобы все, что он делал, сохранило хотя бы подобие смысла, ему надлежало спасаться самому. Альтернатива: ринуться с ревом вперед и геройски погибнуть. Гухар будет доволен…
Прикидывая в уме кратчайший путь к тому тайному ходу, что открывался поворотом статуи Пигмона
