– Он вернется, – сказала Эллин, наполовину самой себе. – Он должен вернуться.
Она рассказала Мисси о событиях прошлой ночи, впервые за это время вспоминая некоторые из них сама. Ей пришло в голову что-то, о чем она раньше не думала, что-то, что ее озадачило. Райф и Джошуа, кажется, знали друг друга. Она ничего не сказала об этом Мисси, но эта мысль причиняла ей беспокойство. Если это правда, почему Джошуа раньше ничего об этом не сказал? Ей пришло на ум несколько ответов, но ни один из них ее не успокоил. Самой назойливой, подстрекаемой дьяволом, была та мысль, что Джошуа Мэннерс с самого начала был частью разработанной загадочной махинации, чтобы путем надувательства увести у них с Мисси Шейка.
Нет, твердо сказала она себе. Это не махинация покалечила ей руку, а нож. Нож, который мог бы убить Джошуа Мэннерса.
Но где был Джошуа сейчас?
К восьми часам этого же вечера Джошуа не вернулся. Он не собирался возвращаться, насмешливо говорил Эллин внутренний голос, когда она рассматривала свое отражение во весь рост в зеркале. Ее изумрудно-зеленое платье из тафты было экзотическим нарядом, а чисто белые перчатки скрывали не только ее повязку, но и заходили выше локтя, почти до заниженной проймы платья. Мисси предусмотрительно переделала пальцы правой перчатки, чтобы не было заметно и намека на ранение.
Фактически, Эллин могла полностью забыть о своем ранении. Эта боль была несущественной по сравнению с болью в сердце.
Джошуа Мэннерс тщательно подготовил ее к этому моменту, продолжал шаловливый внутренний голос. Он намеревался сполна заплатить ей за каждую рану и царапину, нанесенную ею со дня их знакомства, бросив ее в безжалостную пасть Нью-Йоркского общества, чтобы она терпела насмешки и унижения. Или, может быть, он мстил ей за ее беременность. Беременность, которой не существовало на самом деле.
Сердцем она чувствовала, что Джошуа не заслуживает ни одну из этих мыслей. Но тем не менее сердце не сдерживало ее мысли.
– Я должна идти, – заявила Эллин с энергичной решительностью, которой она далеко не чувствовала, и встретила вопросительный взгляд Мисси. – Просто скажи Джошуа, когда он придет, куда я ушла. Он поймет. Скажи, что я во дворце Бельмонт.
Мисси выглядела несчастной.
– Я должна поехать с тобой, – выпалила она жалобным голосом, который проник прямо в сердце Эллин.
Эллин выпрямилась, представив, что у нее в спине появился стальной стержень. Ей даже показалось, что она чувствует его твердость и холод. Этого было достаточно, чтобы сдержать подкатившиеся к глазам слезы.
– Не волнуйся, Мисс. Со мной все будет хорошо. Ты оставайся здесь и жди Джошуа.
Она потрепала Мисси по щеке рукой в перчатке и вышла из комнаты, но как только закрыла за собой дверь, почувствовала себя в пустыне.
Дворец Бельмонт был жемчужиной Пятой авеню. Через окно своего экипажа Эллин увидела перед собой ряд экипажей вдоль улицы, выстроившихся как просители перед королем. Свет уличных ламп поддерживал атмосферу праздника, а отдаленные звуки струнного оркестра смешивались со звуками смеха и разговоров высаживающихся из экипажей и идущих к дому гостей.
Несколько раз Эллин хотела приказать извозчику повернуть и возвратиться в Пельер, и каждый раз она заставляла себя не поддаваться искушению.
Наконец лакей распахнул для нее дверь. Он не смог скрыть своего удивления, увидев, что она одна. Действительно, он сунул голову внутрь и осмотрел экипаж, как будто в нем мог кто-нибудь прятаться. Эллин напустила на себя неприступный и властный вид, и лакей, вспомнив свое место, просто закрыл дверь экипажа и махнул извозчику, чтобы тот уезжал.
Главный входной зал был огромной, богато отделанной комнатой, с розовыми полами итальянского мрамора и высоким потолком с кессонами.[9] В доме меньших размеров она вполне могла бы служить бальной комнатой. Эллин на откровенные взгляды отвечала поверхностными кивками и небрежными улыбками. Она почти слышала замечания за своей спиной, которые произносили шепотом, прикрыв рот перчаткой: «Без сопровождения? Где ее муж?»
Она бочком шла по комнате, осторожно обходя толпы вновь прибывающих гостей, с гордо поднятой головой и глядя прямо перед собой.
Вдруг Эллин почувствовала в шее боль, как будто кто-то буравил ее металлическим сверлом.
У входа в бальную комнату она мельком заметила принимающий ряд, и представила, что он похож на строй стрелков, только вместо винтовок стоящие в нем использовали улыбки.
Тут же Эллин поняла, что ее буравит не сверло, а взгляды окружающих.
В конце концов силы оставили ее. Она не могла этого вынести. Джошуа, ее мужа, не было. Может быть, он ранен. Может быть, мертв. Эллин не могла, не зная правды, смотреть в лицо этим людям.
Она захотела уйти, но ее ноги пристыли к глянцевому розовому льду мрамора. В следующую же минуту эти люди вокруг начнут замечать, что что-то не так. Если бы она могла заставить свои ноги сдвинуться с места!
Эллин почувствовала, что задыхается в маленьком пространстве. Она смотрела на вереницу гостей, волнообразно движущуюся, подобно большой змее, к принимающему ряду. Их слаженное движение очаровало ее, и она наблюдала, как они один за другим исчезают в бальной комнате. Потом ее взгляд неожиданно остановился на высоком, стройном, безупречно одетом Джошуа Мэннерсе, который улыбался так, как будто уже давно за ней наблюдает.
Облегчение накатывалось на нее волна за волной, как теплый солнечный свет после снежной бури. На мгновение Эллин почувствовала себя плохо. Тяжелый вздох заполнил ее и вышел на лицо улыбкой.
Джошуа был цел и невредим, и если бы не небольшой пластырь над левым глазом, то он выглядел так, как будто его не тревожило ничего на свете.
Ей хотелось убить его.