родителям. И им самим.
– Давай, выпускница, – говорит Сара, с трудом выговаривая последнее слово. – Пой! Мы все хотим, чтобы ты с Шери спела вашу песенку.
Только звучит это как «Пфой! Мы все хотим, чтобы вы с Шери спфели вашу пфесенку!»
– О нет, – говорю я, но при этом вижу, что Роза держит Шери так же крепко, как Сара меня.
– Давай-давай, – кричит Роза. – Хотим, фтобы нафа сестренка со своей подлужкой шпели нам! – И она толкает Шери ко мне так, что мы обе чуть не падаем на эту самую лестницу.
– Твои сестры, – бухтит Шери мне в ухо, – страдают тяжелой формой сестринской зависти. Они ведь презирают тебя за то, что ты, в отличие от них, не забеременела от какого-нибудь проходимца с твоего курса и не бросила учебу, чтобы сидеть дома со слюнявыми молокососами.
– Шери! – Я поражена такой оценкой жизни моих сестер. Хотя, по сути, так оно и есть.
– Все выпушкники колледжа, – продолжает Роза, очевидно, не отдавая себе отчет, что говорит по- детски со взрослыми, – долзны петь!
– Роза, нет, – говорю я. – Правда. Может, позже. Я не в настроении.
– Все выпускники колледжа, – повторяет Роза, на этот раз угрожающе прищурившись, – должны петь!
– В таком случае, – говорю я, – можешь меня вычеркнуть.
И тут я вижу тридцать ошарашенных физиономий и понимаю, что сболтнула лишнее.
– Шутка, – тут же исправляюсь я.
И все смеются. Кроме бабушки, которая только что вышла из своей комнаты.
– В этой серии Салли вообще нет, – возмущается она. – Черт бы их всех побрал. Никто не нальет старой леди стаканчик?
С этими словами она валится на ковер и тут же начинает похрапывать.
– Обожаю эту женщину, – говорит мне Шери, пока все остальные кидаются приводить бабулю в чувство, начисто забыв обо мне и Шери.
– Я тоже, – киваю я. – Ты даже не представляешь, насколько.
Древние египтяне изобрели туалетную бумагу и первые известные способы контрацепции (лимонная кожура плюс крокодилий помет – эффективный, хотя и едкий спермицид). В Египте люди были чрезвычайно чистоплотны и всем другим тканям предпочитали тонкий лен, поскольку он хорошо стирается – что неудивительно, если принимать во внимание крокодилий помет.
3
Каждый, кто послушался зова природы и передал сплетню, испытывает взрыв облегчения, сопровождающий отправление основной нужды.
– Тебя сразу узнал! – выкрикивает Эндрю с тем безупречным выговором, от которого теряли головы все девчонки из «МакКрэкен Холла», хотя его «з» больше похоже на «ж». – В чем дело? Ты прошла прямо мимо меня!
– Она подумала, что вы из мафии, – в паузах между взрывами смеха поясняет парень из службы объявлений.
– Мафии? – Эндрю непонимающе смотрит то на меня, то на парня за стойкой. – Что он такое несет?
– Ничего. – Я хватаю его за руку и поспешно оттаскиваю от стойки. – Ничего особенного. О господи! Как же я рада тебя видеть!
– Я тоже рад. – Эндрю обнимает меня за талию – да так крепко, что эполеты с его пиджака буквально врезаются мне в щеку. – Ты выглядишь просто отпадно! Похудела что ли?
– Немного, – скромничаю я. Эндрю совсем необязательно знать, что ни грамма крахмала – ни картошки фри, ни даже крошечки хлеба – не побывало у меня во рту, с тех пор как мы распрощались в мае.
Тут Эндрю замечает, что я рассматриваю пожилого лысого мужчину, который подошел к нам и вежливо улыбается. На нем небесно-голубая штормовка и коричневые вельветовые брюки. Это в августе-то!
Плохой знак.
– Ах, да! – восклицает Эндрю. – Лиз, это мой папа. Папа, это Лиз.
Боже, как приятно! Он взял с собой отца в аэропорт встречать меня! Должно быть, и правда принимает наши отношения всерьез, если пошел на такие хлопоты. Я прощаю ему пиджак.
Ну, почти.
– Как поживаете, мистер Маршалл? – говорю я, протягивая руку. – Рада с вами познакомиться.
– И я тоже рад, – улыбается отец Эндрю. – И пожалуйста, зовите меня Артур. Не обращайте на меня внимания, я всего лишь шофер.
Эндрю смеется. Я тоже. Вот только – разве у Эндрю нет своей машины?
Ах, ну да. Шери говорила, что в Европе все по-другому, и у многих нет своих машин, потому что это очень дорого. А Эндрю ведь старается прожить на учительскую зарплату…
Надо заканчивать с предвзятостью по отношению к другим культурам. И вообще, здорово, что у Эндрю нет машины. Это бережное отношение к природе! К тому же он ведь живет в Лондоне. Думаю, у многих лондонцев нет машины. Они пользуются общественным транспортом или ходят пешком, как нью-йоркцы. Вот поэтому в Нью-Йорке так мало толстых – они все много ходят пешком. Наверное, в Лондоне тоже немного
