млекопитающее мне приходилось видеть неоднократно. Думаю, не случайно зоологи отнесли его к отряду сирен.
— Но согласно греческой мифологии сирены — это полуптицы-полудевы, к тому же обладающие сладкозвучным голосом, — вмешался Уваров. — Им-то и очаровывали и пленяли доверчивых моряков. Надеюсь, ваш дюгонь не поет?
— Разумеется, — улыбнулся Эдвин. — Его голос напоминает рев тюленя. Я имел в виду само название — сирена — гибрид чего-то или кого-то. Скорее всего легенда о русалках возникла в тот момент, когда впервые человеку удалось лицезреть дюгоня. Представьте, я однажды наблюдал, как он вынырнул в заросшем водорослями устье реки. Зрелище поистине фантастическое. Голова и «лицо» очень похожи на женские, с круглыми, обрамленными длинными ресницами, глазами. Водоросли, словно зеленые локоны. Сильно развитые молочные железы поразительно напоминали груди девушки. Покатые плечи плавно переходили в узкую талию, заканчивающуюся рыбьим хвостом. Подобные изображения украшали в древности носы парусников.
— Извините, профессор, но мне придется вас прервать, — прищурился Грег. — Все это, конечно, интересно и занимательно, но, зная вас как человека, ничего не делающего зря, меня наводит на мысль, что вы…
— Угадали, Фрэнк, интуиция детектива вас не подвела — наш род — выходцы из Австралии, страны, находящейся до сих пор в какой-то непонятной и загадочной полуизоляции. Мне думается, континент с такой историей, животным, миром и флорой заслуживает большего. Итак — это моя родина.
Отец мой был смотрителем маяка. Да-да, Грег, не делайте больших глаз. Он плавал сначала юнгой, матросом, затем выучился на штурмана, стал капитаном. Однажды на лайнере, шедшем из Европы с переселенцами, возник пожар. Судно отца находилось недалеко — лежа в дрейфе, пережидало сильный туман. Рация у них отсутствовала, и команда не знала, что в каких-то нескольких десятках миль гибнут люди.
Катастрофа потрясла мир. Владельцы лайнера, желая избежать ответственности за плохое оснащение спасательными и противопожарными средствами, обвинили отца в самом страшном преступлении — не пришел на помощь терпящим бедствие. Его лишили диплома и ошельмовали Каиновой печатью. Он не мыслил себя вне морской стихии и устроился смотрителем на маяк. Отец запомнился мне высоким молчаливым человеком с неизменной трубкой в зубах.
Мать оставила нас, едва мне минуло три года. Образ ее совершенно стерся в моей памяти. От своего родителя — отдать ему должное — я никогда не слышал о ней худого слова. Кроме нас, в маячной пристройке проживала средних лет вдова рыбачка. Очень добрая полная, белокурая и голубоглазая ирландка, с мягкими руками, от которых всегда пахло свежеиспеченным хлебом и овечьим молоком. Она вела наше хозяйство. Море и все, что с ним связано, окружали меня с младенчества. Тогда же возникла не прекращающаяся по сей день любовь к собакам и дельфинам.
— Чем же они заслужили столь избирательное отношение? — полюбопытствовал Уваров.
— У нас жил пес — желто-белый, сильный и мудрый шотландский колли. Его кто-то из соседей подарил отцу еще щенком. Когда мне исполнилось четыре года, на усадьбу забежали три тасманских волка, скорее всего бешеные — это часто случалось в летнюю жару. Я играл среди травы и привлек внимание хищников. Обычно они не нападают на людей, но тут бросились ко мне. Вот тогда-то собака и показала свою преданность человеку и вступила с ними в жестокий бой. Она вышла победительницей, но сама еле держалась на ногах, до того была помята и изранена. Очевидно, каким-то инстинктом понимая свою опасность для окружающих — пса покусали сбесившиеся животные, — он заполз под стоящий на отшибе сарай. Как только его ни звали, чем ни приманивали благодарные отец и вдова, он не вышел. Так и умер там два дня спустя, оставаясь благородным до конца своих собачьих дней.
— Бедная собака, — прошептал Мартин. — Я всегда чувствовал симпатию к этим животным, никогда не обижал, подкармливал бездомных. У нас даже в войну на катере жил щенок.
Профессор легонько догладил руку негра и произнес:
— Вот почему все мои питомцы мужского пола носят кличку Рекс, так звали колли, я как бы обессмертил имя своего спасителя.
Я долго горевал о любимце. Сидел на покрытых пахучими водорослями камнях у моря в небольшой бухточке и заливался горькими слезами…
Профессор задумался, затем потеплевшим голосом произнес:
— Там и произошла новая встреча. Привлеченный, вероятно, моим горестным видом, меж коричневых ноздреватых скал появился дельфин — молодая афалина. Она высунулась из воды и, как мне показалось, стала меня успокаивать. Улыбалась, скрипела и посвистывала, прыгала на хвосте и вытворяла прочие фокусы. Так я обрел нового друга. Почти каждое утро он приплывал в этот заливчик с прозрачной водой и песчаным дном, и мы играли. Дельфин брал рыбу из рук, катал меня на спине, доставал ракушки.
Однажды мы купались вместе, и я увидел малюсенького, как детская ладошка с растопыренными пальчиками, красивого осьминога. Тельце его переливалось цветами радуги, на оранжевом фоне проступали синие колечки. Я потянулся к моллюску, но афалина резко отбросила его хвостом далеко в море. Позже я узнал — это был спрут-хапалохлена, от его «клевка» смерть наступает в считанные минуты. Как видите, и собаке и дельфину я обязан жизнью. Да-а.
Летом, спасая каких-то шалопутных девиц, заплывших далеко и испугавшихся акул, утонул отец. Через сутки после похорон, когда я приковылял на берег, дельфин откуда-то принес отцовскую фуражку, она была на нем в тот злополучный день. Так возникли любовь к дельфинам и патологическая, я бы сказал, ненависть к морю. — Профессор замолчал.
— А что потом? — нарушил затянувшуюся паузу Грег.
— Совершенно непредвиденное и неожиданное событие в корне изменило мою судьбу. Если бы не оно, я бы остался, очевидно, жить с вдовой рыбачкой, так как матери о гибели бывшего супруга не сообщили. Однажды на маяке появились незнакомые люди. Они долго беседовали с Юджин, так звали экономку, а затем увезли меня в Канберру. Оказалось: в автомобильной аварии погиб муж моей матери — весьма состоятельный коммерсант. Наверное, она его очень любила — неделю спустя после похорон отравилась. По завещанию, оставленному ею, я становился богатым. Опекуны отправили меня учиться в Европу, в привилегированный колледж, а затем в Англию, в университет. Вдова рыбачка, я часто писал ей и помогал материально, вскоре скончалась от какой-то болезни, я остался одинешенек на целом свете и со всей страстью отдался археологии. Вот так к живу.
— И у вас не было семьи? — спросил Мартин. — Вы не женились?
— Как же, женился, — недобро усмехнулся Эдвин. — Но, вероятно, надо мной, как и отцом, витал какой-то злой рок. Жена ушла, когда я производил раскопки в Греции. Я не виню ее — она человек экспансивный, совершенно другого склада. Мои же отлучки по полгода кого угодно довели бы до белого каления. Детьми мы, слава богу, обзавестись не успели и разошлись, как принято говорить, по- джентльменски. Где она сейчас, мне неизвестно.
Несколько минут над столом черным облаком висело тягостное молчание. Словно кто-то из присутствующих затронул запретную тему и остальные, сознавая это, не знают, как выйти из столь неловкого положения. Развеял его сам профессор.
— Со студенческой скамьи я воспринимал науку как что-то космополитическое, оторванное от общества, государства, принадлежащее всему человечеству — под этим термином опять же подразумевалось нечто весьма расплывчатое в виде огромного и однородного скопления людей. Я не задумывался, кому служат в конечном счете научные открытия, полагая — самой науке, всему миру. Но какому? Неважно. С годами, вероятно, люди начинают размышлять, ради чего прожили жизнь, чем обогатили то самое человечество? И вот тут-то возникло чувство, что человечества-то вообще не существует.
— То есть как это не существует человечества?
— Не существует как единого понятия. То, что идет на пользу одним, оборачивается другим во вред, хотя и первые и вторые входят в определение — человечество. Больше того, некоторые, казалось бы, незыблемые качества, такие, как честь, благородство, мужество, справедливость, тоже весьма относительны и в разных обществах трактуются по-иному, порой имеют противоположное значение даже в юридическом плане. За что у одних наказывают, у других возводят на пьедестал, а это ужасно, когда
