продолжалось недолго. Наступила тишина. Только шипело горящее масло в лужах.
Со стен около ворот медленно стекала густая, перемешанная с мозгами кровь.
Взошло солнце. Глиняный голем вернулся в дыру в стене и стоял там невидимый, слившись с фоном.
– И был я мертвый, и вот я живой, – с грустью сказал Майзл Нахман бен Гамалиэль. – Ну и пролилось крови! Много крови. Да будет мне это прощено, когда наступит День Суда.
– Ты спас невинных, – Рикса Картафила де Фонсека движением головы указала дородную женщину, обнимающую и прижимающую к себе черноволосых девчонок. – Ты защищал жизни самых дорогих, ребе, от тех, которые хотели причинить им вред. Сказал Господь: «Помни, что сделал Амалек в дороге, когда ты вышел из Египта. Сотрешь имя Амалека из-под неба». Ты стер.
– Стер, – глаза еврея заблестели, но тут же снова угасли. – А сейчас что? Снова всё бросить? Снова к другим дверям цеплять мезузу?[209]
– Это по моей вине, – проворчал Тибальд Рабе. – Это я навлек на тебя неприятности. Из-за меня теперь…
– Я знал, кто ты, – перебил его Майзл Нахман, – когда давал тебе убежище. Я поддерживал твое дело из-за убеждений. Осознавая, чем рискую. Что ж, бегство и скитание – это для нас не ново…
– Я не считаю, что это так уж необходимо, – обозвался Рейневан. – Мне кажется, что местные жители, убирая трупы, оценили происшествие достаточно однозначно. На тебя напали, чтобы ограбить, а ты защищался. Никто, скорее всего, в Яворе не обвинит тебя в этом. И никто не будет тебя беспокоить, когда ты останешься.
– О, святая наивность, – вздохнул Майзл Нахман. – Святая и добрая. Как твое имя? Рейневан?
– Его зовут Рейневан, так точно, – встрял Тибальд Рабе. – Я его знаю и ручаюсь…
– Ай, что ты мне ручаешься? Он поспешил на помощь еврею. Нужны ли мне лучшие ручательства? Эй! Что там с твоей рукой, девушка? Той, с перстнем цадика Халафты?
– Три пальца поломаны, – холодно ответила Рикса. – Мелочи. До свадьбы заживет.
– До какой свадьбы? Да кто тебя возьмет? Старая, языкастая, характер вспыльчивый, готовить тоже не умеешь, спорю на что хочешь, хоть бы на свой собственный талит.[210] Дай сюда руку, шикса.[211]
На глазах изумленного Рейневана пальцы Риксы выпрямились, опухлость мгновенно исчезла, бесследно рассосались синяки. Девушка вздохнула, пошевелила ладонью. Рейневан покрутил головой.
– Ну и ну, – медленно промолвил он. – Я медик, ребе Майзл, не чужды мне и
– У меня, – сухо ответил ребе. – Когда у тебя будет свободных семь лет, заскочи. Не забудь сначала сделать обрезание. А теперь, как говорил царь Соломон царице Савской, перейдем к делу. Вы хотели от меня информации. Тогда введите меня в курс дела.
Рейневан кратко изложил суть дела. Майзл Найхман выслушал, кивая бородой.
– Ясно, – сказал он. – Понимаю. И думаю, что смогу помочь. Потому что я слышал про похожий случай.
Он засунул палец в нос, ковырял долго и самозабвенно, делая вид, что не замечает, как Рейневан закипает от нетерпения.
Наконец выковырял, посмотрел. И снова заговорил.
– Такие случаи, – заявил он, – это всегда возможный гешефт, ни на чем так хорошо не зарабатывают, как на информации. Это случилось в Легнице. Шесть лет тому. Панна Вирида Горниг, дочь купца, связалась с аптекарем, которого звали Галонзка. Вопреки отцу, который обещал ее руку кому-то другому. А у того другого были якобы связи с Инквизицией, со Святой Курией. И панна Вирида внезапно исчезла.
– На аптекаря Галонзку, – продолжил еврей, – донесли, обвинили в ереси, поэтому он вынужден был бежать из Силезии. За год дело улеглось, а Вирида вдруг нашлась, очень сокрушенная и очень послушная, будто она побывала в монастыре. Послушно вышла за того, кому ее обещали.
Ну, подумали мы всем кагалом, стоило бы знать, кто же это такой, кто имеет такие отношения с Курией, чтобы суметь организовать исчезновение панночек. И как-то так вышло, что Мойше Меркелин, кузен моей невестки, был знаком с некоим Иохаем Бен Ицхаком, а у двоюродного брата этого Иохая, некий Шекель, имел падчерицу по имени Дебора, а та узнала от своей знакомой Эстеры некоторые вещи, которая та услышала в девичьей от… Вот зараза, забыл, от кого. Впрочем, это неважно. Важно, что кузен Мойше, еврей жадный и наглый, потребовал за информацию пятнадцать гульденов. Я решил, что это слишком много.
– Угу.
– Но ты пришел мне на помощь, а это несколько изменяет шкалу ценностей. Теперь эти пятнадцать – это не те пятнадцать, это совсем иные пятнадцать, это пятнадцать, изменившиеся так, что просто не узнаешь. Теперь цена аккурат в самый раз. А жадный кузен Мойше не живет в Палестине. Он живет в Ополе. Клянусь Моисеем, через пять дней ты будешь иметь информацию. А до этого времени будешь моим гостем.
– Спасибо, ребе. Что касается тех пятнадцати гульденов, то я готов…
– Не обижай меня, парень.
– Я не буду, – неуверенно закашлял Тибальд Рабе, – здесь с вами ждать, мне пора в дорогу, долг зовет. Вам же скажу так… Если вы уже узнаете то, что должны узнать, то спешите. Очень спешите. Я думаю…
– А я думаю, – Рикса посмотрела ему в глаза, – что ты должен прекратить крутить. И сказать нам правду.
– Я ничего не знаю, – ответил голиард быстро, слишком быстро, чтобы сохранить правдоподобность.
Потом спрятал глаза под взглядом Рейневана.
– Тибальд, – неторопливо сказал Рейневан. – Прошлой ночью мы дрались плечом к плечу, вместе смотрели смерти в глаза. А ты сейчас что-то скрываешь от меня? Ты знал моего брата. Ты знаешь меня, недавно даже ручался за меня. Ты знаешь, что я кружу по Силезии, рискуя жизнью, потому что моя любимая попала в беду, я должен ее найти и освободить. Она пребывает в заключении, каждый день неволи увеличивает ее мучения.
– Рейнмар… – Голиард облизал губы, опустил глаза. – Чехи тебе не доверяют, ходят о тебе разные сплетни… Если выяснится, что я тебе сказал…
– На Лужицы или на Силезию? – утратила терпение Рикса. – Куда пойдет рейд? Потому что мы уже догадались, что он все-таки пойдет.
– Я ничего не знаю… Но если подумать чутьчуть… То, может, Лужицы?
– Вот видишь, – улыбнулась Рикса. – Как легко пошло. Начало – самое трудное. А теперь попросим о подробностях.
– Чего вы от меня хотите? – Тибальд Рабе сделал вид, что он рассердился. –