Отряды покидали лесные квартиры, уходили на подступы к Солхату.
Наша задача состояла в том, чтобы штурмом захватить город, перерезать главную коммуникацию и этим значительно облегчить задачу войск, начавших наступление со стороны Керченского плацдарма.
Жители лесных лагерей высыпали из землянок на проводы отрядов. Заплаканная стояла мать Камелии – Софья Олимпиевна, повязанная вокруг головы черным платком.
Василь, закончив сборы, выскочил с шинелью и вещевым мешком в руках. Увидев Софью Олимпиевну в таких расстроенных чувствах, он подбежал к ней, набросил на ее плечи свою шинель и поспешил к нам, перекинув за плечи мешок.
– Добрый парняга, – похвалил Лелюков, мало что пропускавший мимо своего острого взгляда.
Лелюков стоял в открытой трофейной машине, положив руку на автомат. За рулем, готовый к преодолению любых горных дорог и завалов, сидел Донадзе. Отец стоял близ автомобиля, седой, сутулый и невеселый. У скалы, ощеренной голыми бесплодными зубьями, покрытой замшевой плесенью мха, невдалеке от госпиталя, стояли Люся, Камелия, Катерина и еще несколько девушек из партизанского лагеря, подготовленных для санитарной службы Габриэляном и Устином Анисимовичем.
Устин Анисимович сидел с палочкой на тарантасе, запряженном парой гривастых лошадок. Тарантас был специально выделен для доктора, и упряжка содержалась в безукоризненном порядке.
Прошла первая бригада, стоявшая лагерем в четырех километрах отсюда. Ее вел Маслаков, внешне неказистый рыжебородый человек с огненными волосами, отпущенными почти до плеч. За первой бригадой пошла вторая, Семилетоса. Молодежный отряд возглавлял колонну бригады. Впереди шли обвешанные ручными гранатами Яша и Баширов. Яша, как видно, волновался перед последним боем.
За Молодежным отрядом шел Колхозный отряд – земледельцы Судакской долины и присивашских полей, виноградари и овцеводы.
Колхозники дрались хорошо. Оступали, огрызаясь и отбиваясь, наступали медленно, но твердо, и там, где они выбирали место для стоянии, можно было спокойно рыть землянки, ставить шатры и не бояться внезапных нападений.
Семьи этих крымских крестьян либо уничтожены немцами, либо ушли с коровами, поросятами, овцами, цыбарками и телегами в лесные партизанские лагери, где и находились сейчас.
За Колхозным отрядом с песнями шел Грузинский отряд, его шутливо называли отрядом «Сулико». Может быть, я. прибыл к партизанам Крыма тогда, когда уже произошел естественный отбор и к последним событиям заключительной партизанской эпопеи остались в основном физически сильные люди, но все грузины отряда «Сулико» были широкоспинные, широкоплечие ребята, с узкими талиями, с торсами атлетов или гимнастов, с мускулистыми руками, в хорошо пригнанной одежде, с кавказской щедростью украшенной огнестрельным и холодным оружием.
Здесь были и мингрельцы, и светловолосые имеретинцы, и коренные жители Кахетии и Карталинии, и похожие на трабзонских турок аджарцы, незаменимые разведчики среди татарского населения, так как столетия владычества Оттоманской Порты над их родиной оставили им наряду со жгучей ненавистью к своим поработителям языковые корни, близкие к языку крымских татар, и бытовые навыки мусульманства.
В отряде «Сулико» – грузины, попавшие в немецкий плен после оставления Херсонеса, Феодосии, Керченского плацдарма, а также после харьковского окружения.
С чисто восточной хитростью они обманули немецкое командование. Они заявили, что переходят к немцам. Их вооружили. У них нашелся предводитель – капитан Акакий Купрейшвили из Самтреди, молчаливый и энергичный кадровик-офицер из Телавского гарнизона.
Однажды во время полевых учений грузины перебили немецких офицеров, сели на грузовики и доехали до партизанского района.
Грузины сражались хорошо, участвуя в разных операциях, требующих мужества, риска и воинской отваги. Никто не мог упрекнуть бойцов Грузинского отряда ни в одном неблаговидном поступке. Грузины держались с исключительной боевой храбростью и, как выражался Лелюков, с «моральной тщательностью».
Все отряды втянулись в марш. Лелюков поглядел на отца с какой-то трогательной улыбкой, выдававшей его душевное волнение:
– Вот так, старик! Кончаем.
Лагерь наполнялся женщинами-беженками, которые по просьбе Гаврилова вызвались привести в порядок блиндажи и землянки.
Сам Гаврилов распоряжался то там, то здесь, разъезжая на низкорослой пегой лошаденке. Гаврилов был в кожаной, потерявшей блеск тужурке, с маузером на ремне. Отдавая приказания, Гаврилов не в меру горячил свою лошаденку, и та грызла удила, закидывая нажеванной пеной свою грудь и колени.
– Не вернемся уже сюда… Зря, Гаврилов! – прикрикнул на него Лелюков.
– А может быть, – хрипел Гаврилов.
Мне хотелось попрощаться с Люсей, и когда Лелюков занялся не в меру усердным начальником тыла, я, улучив минуту, подбежал к Люсе, взял ее за руки, молча поцеловал в ладони и. вернулся к машине.
Мы двинулись в путь по дороге, устроенной самок природой по руслу высохшего торного потока, а затем свернули в объезд, на петлистую дорогу, проложенную для гужевого транспорта.
Солнце просвечивало сквозь листву, бросая на свежую траву ясно очерченные тени; Кое-где среди крупных стволов, нависших над ущельями, цвел орешник, ветерок срывал лепестки и осыпал каменистую землю, покрытую желтыми цветами кули-бабы.
В полдень мы поднялись на лысую вершину, уложенную огромными плитами сланцев. Предгорье волнисто катилось к долинам, которые тянулись до самых Сивашей, мерцающих вдали на горизонте сквозь миражи белесоватой степи.
Позади нас лежали горы с торчащими среди них каменными гребнями и скалами – горы приюта, отваги и горечи.
Лелюков чутко прислушивался к достигавшим сюда со стороны Керченского полуострова раскатам артиллерии.
Чем дальше, тем деревьев становилось меньше. Чаще попадался горелый и вырубленный лес, заросший цепким южным подлеском.
На разветвлении дороги, под мшистым валуном, у родника, «вычерпанного до дна котелками, сидели Кожанов и Семилетов, разложив на земле затрепанную на сгибах карту-двухверстку, придавленную по закрайкам розовыми камешками. Семилетов что-то горячо доказывал Кожанову, тыча тупым концом карандаша в карту, а тот отрицательно покачивал головой.
– Вторая бригада вышла на исходные рубежи, – доложил Кожанов. – На шоссе слишком густое движение противника… Я, со своей стороны, рекомендую Семилетову…
– Подожди, – остановил его Лелюков. – Все, что можно было, порекомендовано на оперативном совещании. Разведку провели? Кто на шоссе: немцы, румыны?
– Немцы.
– Какие именно части?
– Отходит группа «Кригер», – ответил Семилетов, – оборонявшая Акмонайские позиции.
– Ага, – протянул Лелюков, довольный и ответом и всем боевым, молодеческим видом комбрига, – стало быть, Акмонайские прорваны?
– Не совсем, – сказал Семилетов. – Мы успели зацепить одного ефрейтора. Акмонайские позиции прорваны в центре, а крылья держатся.
– Так… – Лелюков подумал, упершись глазами в карту, поглядел на часы. – Вот тут держал полк «Крым». Как с ним дела? Не начнет ли он тоже отходить через Солхат?
– Полк «Крым» еще в двенадцать начал отходить боковыми дорогами от Джантор, от Сивашей, – сообщил я.
– Где он может быть сейчас?
– Примерно вот здесь, у Цюрихталя…
Лелюков присел на корточки возле карты, потянулся ленивым движением к кармашку гимнастерки, вынул оттуда синий карандаш, а из полевой сумки схему отхода неприятельских частей, пригласил нас ближе к себе и несколько минут сидел молча, раскачиваясь и пружиня в коленях.
