освещенные за нею красным заревом пожара в черном ночном небе неприступные башни Туреллей, французские военачальники говорили с безнадежностью: «Этого и в месяц не возьмем!»[240]
– Вы были на вашем совете, а я на моем, и верьте мне, совет Господен исполнится, а ваш погибнет! – ответила им Жанна спокойно и, немного подумав, прибавила, обращаясь к духовнику своему, брату Паскерелю:
– Много будет у меня завтра хлопот… и кровь из тела прольется![241]
XXXIII
«Ранним тихим утром 7 мая начался приступ на башни Туреллей. Двадцать раз подходили французы к окопам и двадцать раз отступали под страшным огнем кулеврин и бомбард; но каждый раз шли снова в бой, с еще большей отвагой, чувствуя себя как будто бессмертными».[242]
Жанна была опять впереди всех и всех ободряла:
– Будьте мужественны, верьте, мы скоро войдем в крепость![243]
После полудня, приставляя к стене первую осадную лестницу, Дева была ранена в плечо, над правым сосцем, арбалетной стрелой, пробившей стальной наплечник, как бумагу, и вышедшей с другой стороны плеча на четверть локтя. Видя льющуюся кровь свою, Жанна испугалась и заплакала, как маленький ребенок.[244]
Но «заговорить» рану не позволила, боясь «волшебства».
– Лучше, – говорила, – мне умереть, чем сделать что-нибудь противное воле Божьей…[245]
И, вдруг перестав плакать, вырвала стрелу из раны. Только что сделали ей перевязку, вернулась в сражение. Но монсиньор Батард велел трубить отбой. Жанна кинулась к нему и, плача, теперь уже не от боли, молила:
– Именем Божьим говорю вам: мы сейчас войдем в крепость… и ничего с нами англичане не поделают… Только отдохнем немного…[246]
Так и сделали: отложили приступ ненадолго. В это время Дева, сев на коня, отъехала одна в соседний на склоне холма виноградник и, сойдя с коня, села на землю между вьющимися по низким подпоркам и в косых лучах заходящего солнца прозрачно-зеленеющими лозами.
Та же была и здесь тишина, как в домремийском садике; тот же далекий звон колоколов или гудение пчел; та же крепкая свежесть – дыхание «Черной Девы», Матери-Земли.
Вдруг повеяло в воздухе как бы солнечно-теплым розовым маслом от алых и белых цветов шиповника – благоуханием прославленных тел, и Жанна услышала Голос:
– Дочерь Божия, ступай, ступай! Я тебе помогу, – ступай!
Рана вдруг перестала болеть; тело чудесно укрепилось, и, вскочив на коня, Дева вернулась в бой.[247]
XXXIV
Ужас напал на англичан, когда они увидели, что Жанна – «ведьма» неуязвимая – вернулась в бой. А французы закричали радостно:
– Вот она, вот она! Дева Жанна вернулась! И все за нею кинулись на приступ. Видя знамя свое вдали, по ту сторону рва, она закричала:
– Только что знамя прикоснется к стене, – все за мной!
– Жанна, знамя у стены! – ответил ей кто-то из рыцарей.
– Ваше, все ваше, – входите! – опять крикнула Дева, и все за нею кинулись в ров, влезли, точно сверхъестественною силою поднятые, на стену, сломали ворота и ворвались в башню.[248]
Старый английский военачальник, сэр Виллиям Глесдаль, давший клятву, что, если только войдет в Орлеан, перебьет в нем всех мужчин, женщин и детей, – медленно отступал под старым английским знаменем, развевавшимся над восьмидесятилетними победами, – перед знаменем семнадцатилетней девочки.
– Глассидa! Глассидa! Сдавайся же, сдавайся Царю Небесному, – кричала ему Жанна, щадя и в такую минуту честь врага и отличая победу Божью от своей. – Ты назвал меня «девкой продажной», а я души твоей и всех твоих жалею!
Так кричала она и плакала от жалости.[249]
Ядра летели на Турелльские башни с французских окопов. Кровельный желоб перекинули французы над рухнувшей мостовой аркой, чтоб перелезть через нее, а внизу на реке зажгли дощаник, с дегтем, серой, паклей, смолой, лошадиными костями и хворостом. Вспыхнувший деревянный мост рушился под англичанами. Все они вместе с Глесдалем, не выпускавшим знамени из рук, упали в реку и потонули. И Жанна, видя то, еще сильнее заплакала.[250]
XXXV
Взяты были Турелли, а главный английский военачальник, сэр Джон Тальбо, чьим именем французские матери пугали маленьких детей своих, так и не двинулся: сам был, как малое дитя, испуган.[251]
Все удивлялись тому, с какою чудесною точностью исполнились оба предсказания Жанны: «Завтра из тела моего прольется кровь» и «до наступления ночи мы войдем в Орлеан по мосту Турелльской бастильи».[252]
На следующий день, 8 мая, одержана была последняя, четвертая победа, больше всех остальных трех. Жанна плакала над теми, кровавыми, и радовалась только этой, бескровной.
«Ради святого дня Господня (воскресения), не будем сражаться сегодня, – говорила она. – Сами не нападайте; если же англичане на вас нападут, защищайтесь храбро и ничего не бойтесь: вы победите!»
В поле поставлен был алтарь, отслужили обедню, и все причастились. В то же время неприятель уходил из всех осадных окопов и башен: это было начало конца – ухода англичан из Франции.[253]
Так, в три дня, от 6 до 8 мая, с чудесной быстротой и легкостью освобожден был Орлеан. «В три дня все английское войско обращено было в бездействие или бегство, – скажет папа Мартин V в том же году. – Видя огромную силу этого войска, мужество английских ратных людей и мудрость военачальников, можно было думать, что соединенные силы мира не сделают в течение месяца того, что совершила Дева в три дня».[254]
XXXVI
«Век мой будет короток, – говорила Жанна, – не больше года: надо спешить, чтобы воспользоваться мной как следует!»[255]
Однажды, постучавшись в дверь королевской палаты, – может быть, одной из тех опочивален, где спал Дофин, «покоясь на ложе между Безумием и Разумом», – вошла она, стала на колени и, обняв ноги его, сказала:
– Благородный Дофин, не собирайте стольких долгих советов, а ступайте прямо в Реймс на венчание!
Ласково выслушал ее Дофин, но ничего не ответил.
– Это ваш Совет вам говорит? – с усмешкой спросил один из сановников.
– Да, мой Совет, и очень меня торопит! – ответила Жанна.[256]
Всякое промедление в походе на Реймс ее возмущало или приводило в отчаяние. И в этом следовал за нею весь народ: множество ратных людей и бедных рыцарей, иногда почти безоружных, оборванных, на жалких клячах или даже пеших, собиралось к ней со всех концов Франции, чтобы идти в Крестовый поход на Реймс, как бы вся Земля вставала на зов воплощенного в Деве Духа Земли. [257]
Но голос человеческого разума не заглушался в Жанне Голосами Божественными. «Я не хочу искушать Господа, – отвечала она судьям своим, испытателям в Пуатье, когда они требовали от нее „знамения“. –
