перед чужими красоваться. Ты не можешь понять, как это здорово, когда твой муж думает: «Всем вам далеко до моей!» Кроме того, и это сегодня главное: я приехала сюда навсегда и уже получила назначение. Должность.
Она открыла сверкающую перламутровую сумочку и достала оттуда сложенный вчетверо листок.
— Приказ. Художественный руководитель дома культуры. Это я… Ну вот, а теперь расскажи о себе.
— Рассказывать нечего, — вздохнула Марина и загрустила.
Женя хлопнула ладонью по столу:
— Я так и знала. Не каждый умеет рассказать так, как было. Ну давай по вопросам: он кто?
Марина ответила.
Женя снова спросила:
— Он любит тебя?
— Наверное. В любви не объяснялся.
— Разве это обязательно? А ты его любишь?
Женя забрасывала Марину вопросами так, что та не успевала отбиваться. Наконец Марина взмолилась:
— Ну, довольно. Больше не буду отвечать. Мне надо причесаться. Ты не возражаешь?
Но Женя не собиралась отступать. Стоя по одну сторону большого круглого стола, она критически проследила, как Марина устраивалась на другой стороне. Дождавшись, когда Марина уселась перед зеркалом и рассыпала свои светлые волосы по плечам и спине. Женя снова спросила:
— Ты хоть на телеграмму-то ответила?
— Ну что ты привязалась, Женька!
И, положив гребенку, Марина совсем другим тоном спросила:
— Тебе известно, как мы ходили к Обманову?
Женя ответила, что вообще известно, но попросила рассказать подробнее. Выслушав подругу, она возмущенно фыркнула:
— Ф-фу! Я думала, ты за эти годы изменилась. А ты все такая же. Словно и не жила.
Она говорила, как старшая, умудренная опытом жизни женщина, поучающе и чуть-чуть снисходительно. И Марина думала, что это говорит в Жене та же не знающая сомнений и преград сила, которая могуче звучит здесь: «Мы строим!»
— Мы строим! — повторяют все и каждый на свой лад.
А Женя страстно и возбужденно говорила:
— А ты чего же испугалась-то? Думаешь, все друг к другу чистенькими приходят? Нет, милая моя, дорожка к счастью тяжелая. Через все перейти придется. И на все проще смотреть надо. Мудрить-то для чего? Жизнь любит простых людей, веселых, щедрых. Сколько ты отдашь от всего сердца, столько и получишь. И не думай, что счастье за тобой побежит. Нет. Ты за ним погоняйся, да поймай, да на обе лопатки его положи. Без этого ничего не выйдет. Знакомо все это, испытано… А на свое прошлое не оглядывайся.
Кое-как причесав перед зеркалом пышную копну своих светлых волос, Марина, глядя сама себе в глаза, безнадежно повторила то же, что вчера сказала Рогову:
— У каждого свое счастье…
Женя пылко возразила:
— Чепуха! Счастье в одиночку не бывает.
— Я не одинока, у меня есть работа, товарищи, наконец, родные…
Вспомнив о родных, Марина поморщилась. Не все родные имеют право на хорошие воспоминания о них.
А Женя продолжала убеждать:
— Этого мало, понимаешь, мало. Нужен один человек, без которого невозможно было бы жить!
— Ну, это как для кого…
— Скажи мне, как называется твое счастье, и я скажу, кто ты.
— Ах, Женюрка! Ты заговорила афоризмами. Как у тебя все ясно и просто. А в жизни так не получается…
Последние слова она хотела произнести покровительственным тоном старшей, но должна была признаться, что это у нее не получилось.
Поняла это и Женя. У нее вообще появилось такое чувство, какое бывает у человека, который после долгого отсутствия посетит родные места, где прошло его детство или юность. Умиленный бродит он по знакомым тропинкам, с удивлением и грустью отмечает, что все вокруг сделалось меньше, как бы вросло в землю и покрылось пылью. А в самом деле все осталось прежним, но сам-то он за это время вырос и смотрит вокруг глазами, повидавшими широкий, большой мир.
Женя поняла это, и сердце ее сжалось. Марина печально брела по тропинкам прошлого, и пыль, поднятая ее ногами, щекотала в горле и вызывала слезы на глазах.
Марина уходила, и никакими силами невозможно было удержать ее. Да она и не хотела, чтобы ее удерживали.
Боясь расплакаться. Женя пробормотала что-то о делах и одном месте, где ее ждут, и начала надевать свою шубку. Наверное, не часто ей самой приходится делать это, подумала Марина, глядя на ее неловкие движения.
Зеленый шерстяной очень красивой крупной вязки платок мягко сполз со стула на пол. Женя подняла его и привычным движением накинула на голову.
Марина спросила, только для того, чтобы нарушить затянувшееся молчание:
— Эстонский?
— Сама вязала, — ответила Женя.
— Красиво. Тебе к лицу.
С каким-то грустным отчаянием Женя согласилась:
— Э, да мне все к лицу. — И, уже стоя в дверях, пригласила с излишней горячностью: — Заходи к нам. Обязательно.
— Ну, конечно, — тоже горячо согласилась Марина.
Вечером Виталий Осипович спросил о Марине. Женя сидела за столом, утомленная массой впечатлений, встреч и разговоров, какие сваливаются на голову человека, вернувшегося домой после долгой разлуки.
Помешивая ложечкой чай, она неохотно ответила:
— Толкует о каком-то индивидуальном счастье. Кается во всех грехах и собирается в монастырь. Вот до чего докатилась.
Виталий Осипович вспомнил тот вечер, когда после посещения Обманова он выслушивал покаянные речи Марины, и подумал, что в самом деле она похожа на кающуюся грешницу.
— Трудно ей живется, — сказал он.
— Сама виновата, — мстительно отозвалась Женя и, бросив ложечку на стол, пылко заговорила:
— Черт знает, что такое. Когда человек свихнется: жену бросит или запьет, мы начинаем вправлять ему мозги, ухаживать. Перевоспитывать, словом. А если человек жизни боится, от солнца прячется, мы — ничего. Ведь в Человеке чувства погибают, дорогие товарищи! А тот сидит, как дурак. Дожидается… Ух, ненавижу я таких. Как он там писал? Ожидающий вас. Разве счастье ожидают? Его берут.
Виталий Осипович спросил:
— А если она не хочет такого счастья?
— Я же говорю — она погибает. Неужели надо ее спрашивать: разрешите вас полюбить? Глупо как все получается!..
А через несколько дней Марина стояла на деревянном перроне около своего вагона и слушала Женины воспоминания:
— Ты всегда была очень хорошим другом, Марина. Когда мы работали в тайге, помнишь, я
