Совершив ритуальное жертвоприношение, Цезарь вышел к народу.
— Хвала богам, — громко произнес он, — сегодня мы собрались здесь, чтобы узнать волю римского народа.
Толпа ответила криками благодарности, умело отрежиссированными сторонниками Цезаря.
— Мы хотим наделить землей наших ветеранов, всех разорившихся римских граждан, всех легионеров вернувшейся армии Помпея, — демагогически начал Цезарь.
Именно в этот момент с разных сторон возник неясный шум, усиливающийся по мере приближения процессий. В сопровождении двенадцати ликторов и трех трибунов со стороны Палатина по Священной дороге двигался Марк Кальпурний Бибул. Со стороны Квиринала двигалась другая, не менее величественная процессия, состоящая из сенаторов под руководством Катона и Агенобарба. В белых торжественных тогах, украшенных пурпурными полосами, в накинутых парадных трабеях, они походили на отряд бело-красных орлов в окружении стервятников. Зрелище было, действительно, внушительным, но оптиматы, излишне самоуверенно понадеявшиеся на такой сценический вариант и свой авторитет, не учли главного — площадь вокруг Форума контролировалась сторонниками триумвирата.
Катон и Агенобарб уже достигли Форума и поднимались к Цезарю на трибуну, когда Бибул, находившийся на расстоянии пятидесяти шагов,[167] закричал:
— Именем Рима и наших богов, остановитесь! Это народное собрание недействительно. На него не было согласия богов.
— Он лжет, — крикнул Красс, — понтифики дали согласие.
Катон уже был почти на трибуне.
— Не верьте этим людям, — гневно начал Катон, — они думают только о себе.
Цезарь молчал. Помпей, решив, что нужно вмешаться, громко сказал:
— Если сенаторы не хотят слушать римский народ и консула, я готов применить оружие.
Это прозвучало как сигнал к началу активных действий. Сенаторов начали теснить с Форума, а подбежавшие Гай Оппий и Гай Требоний вцепились в Катона, пытаясь стащить его с трибуны.
Легионеры, опустив оружие, не вмешивались в начинавшиеся беспорядки, не понимая, чьи приказы выполнять. В другом конце Форума отряды Клодия и Антония избивали ликторов Бибула. Вошедший в раж Марк Лепид начал ломать фасции консула, а подоспевшего трибуна Марка Латеренсия Клодий ударил по голове древком выхваченного знамени. Гай Фанний, получивший удар кинжалом в ногу, стонал в нескольких локтях[168] от них.
Катон, которому помогли подоспевшие Агенобарб и Лентул Спинтер, сумел вырваться из рук Оппия и Требония.
— Подумайте, римляне, — снова кричал он, — кому мы отдаем свои голоса, кто правит нами? Этот триумвират…
Договорить ему не дали. Народный трибун Фуфий Кален и Сервилий Гальба еще раз стащили Катона с трибуны. Началась общая свалка. Все кричали и дрались одновременно.
К Цезарю, стоявшему рядом с Помпеем и Крассом в окружении своих ликторов, подбежал бледный префект Марк Поппилий.
— Что мне делать, Юлий? — запыхавшись, спросил он у консула.
— Наводить порядок, — строго сказал Цезарь, — нужно проследить, чтобы не было жертв.
По приказу префекта легионеры начали оттеснять дерущихся с площади. Цезарь, не дожидаясь конца свалки, подошел к трибуне и прокричал:
— Нам нужен новый аграрный закон. Сенаторы и наш консул не хотят его обсуждения. Давайте составим комиссию из двадцати самых уважаемых людей, и пусть они сами решают, что нужно римскому народу. А возглавить комиссию я предлагаю двум великим римлянам, снискавшим благоволение богов, — Гнею Помпею Магну и Марку Лицинию Крассу.
В ответ раздался радостный рев толпы. С площади убегали последние сторонники оптиматов. Катона и Агенобарба под охраной выводили с Форума. Бибула, впавшего в беспамятство, просто унесли легионеры Поппилия. Под радостные крики толпы народное собрание утвердило комиссию по подготовке нового аграрного закона.
Вскоре новый закон был принят и утвержден на очередном народном собрании. Триумвират уже не выносил законы на обсуждение сената. Следующий аграрный закон, о наделении землей всех римлян, имевших трех и более детей, также обсуждался и утверждался народным собранием.
В угоду Крассу трибутные комиции — народные собрания, собиравшиеся по трибам, приняли решение о снижении откупной платы за провинцию Азию. Эти бессовестные методы широко практиковались в Риме, когда откупщики и ростовщики заранее брали на себя денежные обязательства перед сенатом, а затем безжалостно грабили провинции.
Учитывая, что по всей Азии несколько раз прошли легионы Суллы, Лукулла и Помпея, откупщикам не удалось собрать суммы, на которую они рассчитывали. А закон Цезаря, снизивший откупную плату сразу на треть, сделал их горячими сторонниками консула.
Другой закон был принят по просьбе Помпея и провозглашал египетского царя Птолемея XII Авлета «союзником и другом римского народа». Правда, за это Цезарь и Помпей, кроме морального удовлетворения, получили по три тысячи талантов каждый.
Оптиматы, видя все бесчинства Цезаря, молчали, сознавая свое бессилие, а он принимал все новые законы.
Другой консул, Марк Кальпурний Бибул, заперся у себя дома, ежедневно посылая в сенат письменные обращения с оскорблениями в адрес Цезаря. Но Юлия это мало трогало.
Римские острословы начали поговаривать, что год консульства Цезаря и Бибула превратился в год Юлия Цезаря.
Чтобы окончательно закрепить свое положение и наладить связи с умеренно настроенными сенаторами, Цезарь, наконец, объявил о готовящемся браке с Кальпурнией, дочерью Пизона, и о предстоящей свадьбе своей дочери с Помпеем. В Риме никто уже не удивлялся. Марк Терренций Варрон назвал союз троих политических деятелей «Трехглавым чудовищем».
— Нельзя терпеть этих людей, которые с помощью женщин добывают высшие должности в государстве, — негодовал Катон, обрушиваясь на триумвиров.
Но это только веселило Цезаря, Помпея и Красса. Их союз давал все новые плоды, увеличивая и без того возросшее могущество триумвиров в Риме.
Глава XLVIII
Дом и имение — наследство от родителей, а разумная жена — от Господа.
Что чувствует отец в день свадьбы своей дочери? В литературе подробно описано состояние молодой девушки, готовящейся к своему бракосочетанию, состояние жениха, влюбленного и счастливого. Но кто из смертных, не переживший подобного, знает состояние отца в этот день?
Естественное чувство радости и острая ревность к постороннему, чужому для него мужчине, опасения за первую брачную ночь дочери и почти физическая боль от ощущения своего бессилия. Все эти чувства усиливаются тысячекратно, когда девушка не потеряла своей невинности, а жених старше самого отца на шесть лет.
Когда Юлия, согласно обычаям, за день до свадьбы принесла складывать на алтарь домашних богов свою старую одежду и детские игрушки, Цезарь почувствовал, что не сможет присутствовать при этом бесхитростном ритуале, и быстро ушел из дому.
По дороге он встретил Красса. Консуляр был чем-то сильно недоволен.
— Мой сын Публий совсем сошел с ума, — гневно сказал Красс, — он всерьез увлекся философией болтуна Цицерона и почитает его своим учителем. Великий Рим, куда мы идем, Цезарь? Наши собственные
