Еще не услышав его выступления, Цицерон вдруг каким-то шестым чувством понял, что сейчас может случиться непоправимое.
Высокий, тощий Сульпиций, выйдя на трибуну, начал говорить своим визгливым, тонким голосом, неприятно бьющим по слуху и нервам консула.
— Мы справедливо приняли закон против нечестивца, осмелившегося объявить себя римским консулом, но разве римские законы, обязательные для всех, не действуют в самом Риме? Разве римские консулы, избранные в городе, не должны быть примером добродетели и гражданской доблести? Разве наши предки не показывали нам высоких примеров подобного рода? Я уже заявлял о том, что обвиняю Лициния Мурену в подкупе избирателей. А теперь я готов доказать это в суде.
Цицерон содрогнулся.
— Великие боги, наша демократия когда-нибудь окончательно погубит нас, — тихо прошептал он.
Цицерон быстро просчитал все возможные варианты такого решения. До первого января будущего года, официального срока вступления Мурены в должность, будущий консул мог быть привлечен к суду в качестве рядового гражданина, и в случае его осуждения пришлось бы проводить новые выборы.
Цицерон быстро посмотрел налево. И увидел, как выразительно переглядываются Цезарь и Красс.
— Суд состоится через неделю, — продолжал Сульпиций, — и, согласно нашим традициям и законам, я прошу кого-нибудь из сенаторов выступить со мной на процессе в качестве субскриптора.[116]
Цицерон переглянулся с Катулом. Старый консуляр и сенатор тоже умел считать варианты. Катул сделал резкий отрицательный жест рукой.
— Великие боги учат нас рассудительности, — начал осторожно консул, — перед лицом надвигающейся опасности…
— Кто выступит на процессе в качестве субскриптора? — довольно неучтиво перебил его тощий голос Сульпиция.
Цицерон с ненавистью посмотрел на говорившего.
— Боги лишили его не только разума, но и осторожности, — громко прошептал он, услышанный многими в курии.
Внезапно в курии раздался громкий голос сенатора, согласившегося на предложение Сульпиция.
— Я, — встал Марк Порций Катон, — я готов выступить на данном процессе в качестве субскриптора против Мурены.
И сразу наступила тишина. Сенаторы молчали, ошеломленно переглядываясь друг с другом.
«Безумец, — подумал Цицерон, — он сам не понимает, чего хочет. И что может произойти, если Мурену признают виновным. А ведь я столько говорил с ним».
В курии стояла тишина. Все ждали реплики консула. Цицерон посмотрел по сторонам и увидел сотни внимательных глаз, следивших за ним. Даже Антоний, его никчемный напарник и римский консул, с интересом ждал, что скажет Цицерон. Консул, поняв это, гордо встал.
— Кто будет защищать Мурену на суде? — спросил он у Сульпиция.
— Квинт Гортензий, — ответил тот.
Это был один из лучших юристов Рима. Своим ораторским мастерством и логикой Гортензий не уступал самому Цицерону.
— В таком случае, — громко сказал Цицерон, стараясь не встречаться глазами с Катоном, — и я выступлю в качестве его адвоката.
Здесь зал вновь взорвался криками удивления и недоумения. Цицерон заметил, однако, что многие сенаторы приветствуют его решение.
— Кто еще хочет выступить на процессе? — спросил он, согласно традиции, уже не рассчитывая услышать чье-либо предложение. В городе не было юристов, способных состязаться с Цицероном и Гортензием.
— Я! — раздался громкий надменный крик с левой стороны зала.
Цицерон повернул голову, ахнув от удивления. Сенаторы изумленно переглядывались друг с другом. Третьим адвокатом Мурены соглашался выступать самый богатый человек Рима, цензор и консуляр Марк Лициний Красс.
Консул вздохнул с облегчением. Теперь Сульпиций был обречен. Против столь грозных соперников они с Катоном не устоят. Ни один римский суд не посмеет вынести обвинительный приговор при таком составе защитников.
— Кажется, Сульпиций проиграл это дело, еще не начав его, — шепотом сказал Лукулл своему брату, — силы слишком неравны.
Брат кивнул головой, не обращая внимания на все усиливающееся волнение в сенате.
Вечером этого же дня в дом Цицерона пришел Катон. В этот вечер он был по-особенному печален и задумчив. Консул принял его в таблине, распорядившись приготовить для гостя горячего мульса. Катон учтиво отказался, сообщив, что пришел посоветоваться. Как ни хотелось Цицерону избежать этого разговора, он вынужден был согласиться выслушать молодого сенатора. Катон, помолчав немного, начал говорить, стараясь не выдавать своего волнения.
— Целый день сегодня я пытался понять твой поступок и не мог найти ему оправдания. Ты хочешь выступить на процессе, защищая Мурену. Но ведь ты сам прекрасно знаешь, что он виноват. Ведь он купил себе консульское звание. Разве Законы XII Таблиц пишутся не на все времена? Три года назад разве не признали мы виновным в подкупе избирателей Публия Автрония Пета и Публия Корнелия Суллу? Разве остались они после этого консулами хотя бы на один день? Мы отменили выборы и назначили новые. А что мешает это сделать нам сейчас? Объясни смысл своего поступка.
— Ты наивен, — улыбнулся Цицерон, — я ведь говорил, что сейчас нельзя отменять выборы. Ты же прекрасно знаешь, какое сейчас время.
— А разве для торжества справедливости нужно специальное время? — гневно перебил его Катон.
— В чем ты обвиняешь Мурену? — устало спросил Цицерон. — В подкупе избирателей? В мошенничестве? Но кто сегодня не дает денег в Риме? Кто не берет их, Катон? Нужно спокойно относиться к таким вещам.
— Но он не просто мошенник. Он наш будущий консул, — напомнил Катон.
— Ну и что? Сколько мошенников в нашем городе стали консулами. Нужно философски относиться к этому. Я ведь много раз говорил, что мы живем не в идеальном государстве.
— И это говоришь ты? Непримиримый борец против Катилины, защитник идеалов нашей демократии.
— Именно поэтому я так говорю. Возможен компромисс. Если вдруг Мурену осудят, придется проводить новые выборы, и тогда снова хаос неуправляемой толпы, которая может пожелать Катилину. Мы с таким трудом остановили его недавно. Да, три года назад мы признали двух римских граждан, избранных консулами, виновными в подкупе избирателей. Но тогда один из них был родственником Суллы, и это нужно было сделать. Сейчас в этом нет необходимости. Кроме того, иногда во имя большого нужно уметь жертвовать меньшим.
— Нельзя жертвовать идеалами. Нельзя отдавать закон на откуп сиюминутным интересам, — закричал, не сдерживаясь, Катон, — в государстве законность и справедливость должны быть общими для всех.
— В конкретных исторических условиях, — возразил Цицерон, — могут быть различные решения.
— Тогда у нас нет гарантий от повторного появления диктаторов, людей, творящих закон. Во имя чего ты пойдешь защищать Мурену, во имя каких идеалов?
— Во имя блага республики, — громко сказал Цицерон, — в жизни бывают моменты, когда необходимо выбирать между необходимостью и традиционным консервативным обрядом.
— Закон — не обряд. Твои слова…
— Я не отказываюсь от закона, — перебил своего собеседника на этот раз Цицерон, — но нужно
