— Ложись,[142] — махнул рукой Цезарь, — я действительно развожусь с Помпеей, если это тебя так интересует. Хотя, насколько я понимаю, не это волнует тебя. Тогда зачем ты пришел, Марк Туллий?
— А ты не догадываешься? Рим возмущен, римляне негодуют. Коллегия понтификов единодушно вынесла решение о святотатстве. Дело передано в суд. Но Клодия поддерживают городской плебс, народные трибуны, популяры. За него все недовольные властью оптиматов недобитые катилинарии, скрытые марианцы. За ним стоишь ты, Цезарь. Вернее, стоял до недавнего времени. В любой момент в Риме могут начаться серьезные волнения.
— Коллегия понтификов была не единодушна. Я воздержался при голосовании, — ровным голосом сообщил Цезарь.
— Я знаю. — Цицерон все-таки вскочил с ложа, словно считая, что он уже в суде, на обвинительной речи против Клодия. — Все сенаторы и все достойные граждане Рима хотят знать, чем все это кончится, Цезарь? Что дальше? Избранные на новый год консулы Марк Туллий Пизон Фруги Кальпурниан и Марк Валерий Мессала Нигер вступают скоро в должность. Они заявили, что не потерпят беспорядков во время процесса над Клодием. Заметь — оба заявили одновременно.
Городским претором на твое место уже избран Публий Корнелий Лентул Спинтер, — продолжал Цицерон. — Ты знаешь его как убежденного оптимата. Мы не допустим появления в Риме второго Катилины. Одного было вполне достаточно. Теперь все зависит от твоей позиции, Цезарь. Тебя послушают и Марк Красс, и другие твои сторонники.
Цезарь молча слушал эту длинную речь.
— Мы не можем понять, — продолжал Цицерон, возбужденно ходя по триклинию, — что связывает тебя с Клодием и им подобными. Эти люди — отбросы общества. Популяры хотят все уничтожить, всех разорить. Среди них почти нет настоящих римлян. Это люди, приехавшие в Рим и получившие теперь здесь гражданство, бывшие провинциалы и сельские жители, мечтающие теперь о власти. Среди них почти нет политиков и воинов, за исключением старых марианцев. А ты, Цезарь, поддерживаешь популяров. Ты, представитель двух великих римских родов — Юлиев и Аврелиев, водишь дружбу с грязным плебсом.
— Но ты сам, Цицерон, тоже приехавший из провинции, римский гражданин, — заметил Цезарь, улыбаясь.
— Да, — остановил на мгновение свой шаг Цицерон, — но, как и твой родственник Гай Марий,[143] я служу Риму и римлянам, а не плебсу Рима. Ты не видишь разницы, Цезарь?
— Обрати внимание, — вместо ответа вдруг сказал Цезарь, — что нашими консулами и преторами часто стали избирать граждан из провинции, лишь недавно ставших римлянами. Рим вырождается, — заключил он, притворно вздыхая, — у провинциалов больше упорства и наглости, чем у настоящих римлян.
Цицерон вспыхнул, покраснел и, не сказав ни слова, еще больше развалился на ложе.
— Кроме того, — Цезарь сразу перехватил инициативу, — осмелюсь напомнить о нашем соглашении в термах Минуция. Мы тогда смогли понять друг друга, и ты выиграл гражданскую войну, Цицерон.
— Мы, — вспыхнул Цицерон, — мы все выиграли эту войну.
— Неправда, — покачал головой Цезарь, — это была твоя личная победа над твоими личными врагами. И твоя личная месть. Я и сейчас считаю, что нельзя было казнить римских граждан в нарушение наших законов.
— Великий Юпитер, всеблагой и милосердный, — громко закричал Цицерон, — я спасал тогда Рим.
В триклиний испуганно заглянуло несколько рабов Цезаря.
— Вы мне не нужны, — удалил их Юлий и, обращаясь к Цицерону, посоветовал: — Не так громко, а то соберешь всех рабов в моем доме.
— Я не могу понять, — горячился Цицерон, — что может быть общего у тебя с популярами. Мне понятны мотивы Клодия — безумца и развратника, пытающегося сделать себе карьеру, слывя защитником популяров. Но ты, Цезарь? Или Красс, который дает деньги популярам. Может быть, он считает, что популяры будут благодарны всадникам[144] за их помощь? Придя к власти, чернь сметет сначала сенатскую партию оптиматов, а потом примется и за всадников. Кто поддерживает, кроме вас, популяров? Безумные поэты и скульпторы, опустившиеся торговцы и ремесленники. Потерявший разум Лукреций Кар или влюбленный в распутную Клодию Катулл. Это не политики, Цезарь.
Но только ты и твоя слава делают популяров столь опасными для всех. И для тебя самого в первую очередь. Теперь, после этого случая с Клодием, я думаю, ты во всем разобрался сам. Не разводись с женой, тем более что она невиновна. Вместо этого иди в суд и выступи субскриптором на суде против Клодия.
Цезарь молчал.
Ободренный этим молчанием, Цицерон продолжал:
— Ты уезжаешь в Испанию в качестве пропретора. Мы отпустим тебя, забудем все твои долги. Вернувшись, ты сможешь претендовать на место консула Римской республики. А в Риме наконец восстановится стабильность. Кроме того, — очень тихо добавил Цицерон, — ты отомстишь за честь дома Юлиев.
Цезарь принял решение.
— Благодарю тебя, Цицерон, — сказал он, вставая, — но я не собираюсь выступать на суде в качестве обвинителя. Согласись, что это довольно смешная роль — защищать свою честь подобным образом.
— Ты его простил, — не поверил услышанному Цицерон, вставая вслед за хозяином дома, — но что скажут римляне?
— Я не могу думать за весь римский народ, — терпеливо произнес Цезарь, — мне неизвестны также отношения Клодия с моей бывшей супругой. В любом случае я ничего не хочу знать об этом.
— Ты бросаешь всех на произвол судьбы, — тихо сказал Цицерон, — бросаешь всех нас. Ты занял самую удобную позицию невмешательства. Воистину, Цезарь, тебе можно удивляться. Но как ты расплатишься со своими долгами?
— Думаю, что это менее всего волнует оптиматов, — улыбнулся Цезарь, — я найду поручителя.
— Да хранят тебя боги, — сказал на прощание Цицерон. — Кстати, обвинителем на процессе готов выступить и Лукулл, — выпустил он свою последнюю стрелу.
— А я слышал, вы не хотите утверждать распоряжений Помпея на Востоке. Неужели это правда? — ответил еще более сильным ударом Цезарь.
Цицерон быстрым шагом вышел из триклиния.
«Как поступает муж, обнаруживший измену жены, — подумал, усмехаясь, Цезарь. — Разводится с ней, чтобы семейная жизнь не мешала карьере. И сдерживает чувства, постигая происшедшее рассудком, подсказанным ему здравым смыслом».
— К тебе пришел трибун Фуфий Кален, ты его звал, — доложил Зимри.
— Пусть войдет, — разрешил Цезарь.
«Но Клодий действительно невероятный мерзавец», — подумал он напоследок.
Глава XXXIX
В грехом обильный век оскверняются
сначала браки, семьи, рождения,
Отсюда выйдя, льются беды
В нашей Отчизне, во всем народе.
