Январские иды выдались в году 693-м римской эры особенно холодными. Римляне почти не покидали своих жилищ, предпочитая проводить дни с друзьями и клиентами в своих триклиниях.
За семнадцать дней до февральских календ был проведен традиционный праздник освящения храма Конкордии, богини согласия и милосердия. Проводившим обряд жертвоприношения консулам было не до веселья, ибо уже на следующий день сенат должен был рассматривать дело Клодия.
После святотатственного поступка Клодия прошло уже несколько недель, а римляне по-прежнему волновались, гадая о возможном исходе дела.
А тут еще начали опаздывать хлебные караваны из Египта и Сирии. Это подогревало и без того растущую ненависть к сенату, которую умело сеяли популяры. Сам Клодий в термах, храмах и других общественных местах, пользуясь своим правом квестора, устраивал вызывающие собрания, обрушиваясь с обличительными речами против виновников народных бедствий.
Люмпены охотно внимали ему, ибо ничто так не льстит самолюбию плебса, как осуждение правителей и власть имущих. Бездарные, опустившиеся люди, разорившиеся торговцы, малоимущие ремесленники с понятным одобрением внимали гласу Клодия. Они находили в его речах безусловное оправдание своей никчемности, ибо их счастью и успехам в полной мере мешала сенатская партия.
Во время этих митингов никто не задавал себе вопроса: а могу ли я сам работать, умею ли вести хозяйство, быть рачительным и бережливым хозяином?
Во всем виноваты оптиматы, радовались плебеи и люмпены, слышавшие в речах Клодия и других популяров то, что они хотели слышать.
Феномен толпы еще недостаточно изучен и усвоен историками, хотя прошедшие несколько тысяч лет дали подтверждение нашим взглядам. Толпа никогда не приемлет мнения, отличного от ее мнения. Потакание низменным инстинктам, безудержная лесть в свой адрес, зачастую неумеренное восхваление несуществующих достоинств, грубая критика власть имущих — психоз достигается во многом путем самовозбуждения. Лишь гениальным единицам удается переломить настроение и ход мыслей единого пространства людей. Но, потакая низменным инстинктам, разжигая их, государственный деятель должен быть готов и к тому, что рано или поздно психический накал страстей ударит и по нему, ибо в рамках данного пространства людей уже не остается места независимым суждениям. Сливаясь в единую массу, толпа ищет идолов своей любви и своей ненависти, выражая свой восторг и неприязнь с одинаково безумной силой. Римский плебс своеобразно любил Клодия, всегда видя в нем нарушителя традиционных устоев и морали Древнего Рима, а это импонировало люмпенам, словно вызов Клодия был и их собственным вызовом.
Сенаторы собирались на свое заседание ранним утром, когда тусклый январский день еще не успел вступить в свои права и улицы города не заполнились народом.
Многие отказывались даже от традиционного жертвоприношения, поскорее входя в сенат.
Цезарь явился на заседание одним из последних и сел с Крассом, будто ничего не произошло. Он даже улыбался, вызывая ярость оптиматов.
Агенобарб, заметивший его улыбку, не сдержавшись, громко сказал Катону:
— Они уже отнимают друг у друга жен, а Цезарь все улыбается.
— Он сумел все просчитать, — нервно отозвался Катон, — развелся с Помпеей, будто ничего не произошло, и по-прежнему благосклонен к нечестивцу Клодию.
— Боги, боги карают за такое кощунство, — вздохнул Агенобарб.
В зал входили народные трибуны. Увидев их, Катон презрительно отвернулся.
— Среди них всегда есть люди Цезаря, — негромко сказал он. — Раньше это были Сервилий Рулл и Тит Лабиен. Кто теперь, об этом мы сегодня узнаем позже.
— Он их покупает, — с ненавистью произнес Агенобарб. — Цезарь, имеющий больше всех долгов, по-прежнему имеет большие деньги. Мы не должны отпускать его из Рима. Если он уедет в Испанию пропретором, он вернется богатым человеком, а это совсем плохо.
— Законы Рима есть достояние наших граждан, и мы не можем помешать ему, если он сумеет найти поручителя, — возразил Катон.
— Законы Рима, Катон, — разозлился Агенобарб, — всегда удобны только тем, кто их предлагает. Остальным римлянам они часто мешают.
Катон промолчал, не пытаясь спорить. Его душа честного республиканца протестовала против подобных выражений, но разумом он понимал, что Агенобарб был прав.
Недалеко от них опустился на свое ложе бывший второй городской претор Марк Кальпурний Бибул. Среднего роста, рано начавший седеть, с выступающим вперед небольшим брюшком, Бибул являл собой жалкое и смешное зрелище одновременно. Вечно недовольное лицо претора было еще более угрюмым, чем обычно. Не обладая знаниями и талантами Цезаря, он получил в качестве пропретора Далмацию и теперь с тоской думал о своем будущем месте службы. Бибул был по-своему талантливым человеком, особенно в вопросах земельных спекуляций и ростовщичества, но как полководец и государственный деятель был ниже всякой критики.
Послышались громкие голоса сенаторов, галерка взорвалась криками приветствий. В зал входил Гней Помпей Магн. Учтиво поздоровавшись с сенаторами, он прошел на свое место. Рядом с ним шел еще молодой, но безобразно полный Марцелл, с трудом подавляя одышку. Он лег рядом с Помпеем на ложе, блаженно отдуваясь.
К Агенобарбу и Катону подошел Катул.
— Марцелл будет предлагать устроить триумф Помпею, — начал он своим визгливым голосом, едва опустившись на подушки.
— Ты против этого? — удивился Катон. — Помпей заслужил свой триумф, разгромив пиратов, устроив наши дела на Востоке и в Иерусалиме.
— Я не против, но подождем выборов консулов на будущий год. Ты помнишь, кого мы хотели выдвигать?
— Конечно. Квинт Цецилий Меттел Целер. Он был одним из легатов Помпея. Вполне подходящая кандидатура.
— Была, Катон, была. Помпей развелся с сестрой Метелла Муцией. И теперь я не знаю, устроит ли его эта кандидатура.
— Что ты хочешь сказать?
— Вчера я говорил с Марцеллом. У них появилась своя кандидатура. Ты помнишь, мы хотели выдвинуть Метелла и Лентула Спинтера. Но Помпей собирается выдвинуть своего бывшего легата Луция Афрания. И похоже, Марцелл, молодой Сципион, некоторая часть сенаторов поддержат эту кандидатуру.
— Афраний прекрасный воин и гражданин Рима, — сурово произнес Катон.
— Но его выдвигает Помпей, — разозлился Катул, — твоя правдивость делает тебе честь, но вредит нашему делу.
К ним подошел Цицерон.
— Кажется, все собрались, — озабоченно сказал он, — вы слышали новость об Афрании?
— Мы об этом сейчас говорили, — недовольно выдавил Катул.
— Это кандидатура Помпея, — убежденно начал Цицерон, — и нам нужно подумать, стоит ли усиливать и без того сильные позиции полководца.
— Вот видишь, — обрадовался Катул, обращаясь к Катону, — я говорил тебе об этом.
Катон молчал, не вмешиваясь более в разговор.
Слушание дела было открыто вызовом представителей коллегии понтификов. Верховный жрец коллегии Гай Юлий Цезарь и два его помощника предстали перед сенатом. Одним из них был консуляр и друг Цезаря Аврелий Котта. Другим был тучный, с трудом передвигающийся Марк Клавдий Марцелл. Последний, тяжело поднявшись с ложа, осторожно спустился вниз к ростральной трибуне. Марцеллу было всего тридцать два года, но из-за своей тучности он казался намного старше своих лет…
Обвинителем по данному делу выступал Люций Домиций Агенобарб.
Клодия не пустили в сенат, а его попытки проникнуть на галерку пресекли легионеры претора Публия Корнелия Лентула Спинтера.
Агенобарб, выйдя в центр зала, по поручению председательствующего сената престарелого Публия
