пандус. В корабле, дежурившем на орбите, вспыхнул белый огонек.
— Готовьтесь встречать гостя, — сказал капитан.
Через полтора часа Драч перешел по соединительному туннелю на корабль. Невесомость мешала ему координировать движения, хотя не причиняла особых неудобств. Ему вообще мало что причиняло неудобства. Тем более, что команда вела себя тактично, и шуток, которых он опасался, потому что очень устал, не было. Время перегрузок он провел на капитанском мостике и с любопытством разглядывал сменную вахту в амортизационных ваннах. Перегрузки продолжались довольно долго, и Драч выполнял обязанности сторожа. Он не всегда доверял автоматам, потому что за последние месяцы не раз обнаруживал, что сам надежнее, чем они. Драч ревниво следил за пультом и даже в глубине души ждал повода, чтобы вмешаться, но повода не представилось.
Об апельсиновом соке он мечтал до самой Земли. Как назло, апельсиновый сок всегда стоял на столе в кают-компании, и потому Драч не заходил туда, чтобы не видеть графина с пронзительно-желтой жидкостью.
Драч был единственным пациентом доктора Домби, если вообще Драча можно назвать пациентом.
— Я чувствую неполноценность, — жаловался доктору Драч, — из-за этого проклятого сока.
— Не в соке дело, — возразил Домби. — Твой мозг мог бы придумать другой пунктик. Например, мечту о мягкой подушке.
— Но мне хочется апельсинового сока. Вам этого не понять.
— Хорошо еще, что ты говоришь и слышишь, — сказал Домби. — Грунин обходился без этого.
— Относительное утешение, — ответил Драч. — Я не нуждался в этом несколько месяцев.
Домби был встревожен. Три планеты, восемь месяцев дьявольского труда. Драч на пределе. Надо было сократить программу. Но Драч и слышать об этом не хотел.
Аппаратура корабельной лаборатории Домби не годилась, чтобы серьезно обследовать Драча. Оставалась интуиция, а она трещала, как счетчик Гейгера. И хотя ей нельзя было целиком доверяться, на первом же сеансе связи доктор отправил в центр многословный отчет. Геворкян хмурился, читая его. Он любил краткость.
А у Драча до самой Земли было паршивое настроение. Ему хотелось спать, и короткие наплывы забытья не освежали, а лишь пугали настойчивыми кошмарами.
Мобиль института биоформирования подали вплотную к люку. Домби сказал на прощание:
— Я вас навещу. Мне хотелось бы сойтись с вами поближе.
— Считайте, что я улыбнулся, — ответил Драч, — вы приглашены на берег голубого озера.
В мобиле Драча сопровождал молодой сотрудник, которого он не знал. Он чувствовал себя неловко, ему, верно, было неприятно соседство Драча. Отвечая на вопросы, он глядел в окно. Драч подумал, что биоформиста из парня не получится. Драч перешел вперед, где сидел институтский шофер Полачек. Полачек был Драчу рад.
— Не думал, что ты выберешься, — сказал он с подкупающей откровенностью. — Грунин был не глупей тебя.
— Все-таки обошлось, — ответил Драч. — Устал только.
— Это самое опасное. Я знаю. Кажется, что все в порядке, а мозг отказывает.
У Полачека были тонкие кисти музыканта, и панель пульта казалась клавиатурой рояля. Мобиль шел под низкими облаками, и Драч смотрел вбок, на город, стараясь угадать, что там изменилось.
Геворкян встретил Драча у ворот. Грузный, носатый старик с голубыми глазами сидел на лавочке под вывеской «Институт биоформирования АН СССР». Для Драча, да и не только для Драча, Геворкян давно перестал быть человеком, а превратился в понятие, символ института.
— Ну вот, — сказал Геворкян. — Ты совсем не изменился. Ты отлично выглядишь. Почти все кончилось. Я говорю почти, потому что теперь главные заботы касаются меня. А ты будешь гулять, отдыхать и готовиться.
— К чему?
— Чтобы пить этот самый апельсиновый сок.
— Значит, доктор Домби донес об этом и дела мои совсем плохи?
— Ты дурак, Драч. И всегда был дураком. Чего же мы здесь разговариваем? Это не лучшее место.
Окно в ближайшем корпусе распахнулось, и оттуда выглянули сразу три головы. По дорожке от второй лаборатории бежал, по рассеянности захватив с собой пробирку с синей жидкостью, Дима Димов.
— А я не знал, — оправдывался он, — мне только сейчас сказали.
И Драча охватило блаженное состояние блудного сына, который знает, что на кухне трещат дрова и пахнет жареным тельцом.
— Как же можно? — нападал на Геворкяна Димов. — Меня должны были поставить в известность. Вы лично.
— Какие уж тут тайны, — отвечал Геворкян, будто оправдываясь.
Драч понял, почему Геворкян решил обставить его возвращение без помпы. Геворкян не знал, каким он вернется, а послание Домби его встревожило.
— Ты отлично выглядишь, — сказал Димов.
Кто-то хихикнул. Геворкян цыкнул на зевак, но никто не ушел. Над дорожкой нависали кусты цветущей сирени, и Драч представил себе, какой у нее чудесный запах. Майские жуки проносились, как тяжелые пули, и солнце садилось за старинным особняком, в котором размещалась институтская гостиница.
Они вошли в холл и на минуту остановились у портрета Грунина. Люди на других портретах улыбались. Грунин не улыбался. Он всегда был серьезен. Драчу стало грустно. Грунин был единственным, кто видел, знал, ощущал пустоту и раскаленную обнаженность того мира, откуда он сейчас вернулся.
Драч уже второй час торчал на испытательном стенде. Датчики облепили его как мухи. Провода тянулись во все углы. Димов колдовал у приборов. Геворкян восседал в стороне, разглядывая ленты и косясь на информационные таблицы.
— Ты где будешь ночевать? — спросил Геворкян.
— Хотел бы у себя. Мою комнату не трогали?
— Все как ты оставил.
— Тогда у себя.
— Не рекомендую, — сказал Геворкян. — Тебе лучше отдохнуть в барокамере.
— И все-таки.
— Настаивать я не буду. Хочешь спать в маске, ради бога… — Геворкян замолчал. Кривые ему не нравились, но он не хотел, чтобы Драч это заметил.
— Что вас смутило? — спросил Драч.
— Не вертись, — сказал Димов. — Мешаешь.
— Ты слишком долго пробыл в полевых условиях. Домби должен был отозвать тебя еще два месяца назад.
— Из-за двух месяцев пришлось бы все начинать сначала.
— Ну-ну, — сказал Геворкян. Непонятно было, одобряет он Драча или осуждает.
— Когда вы думаете начать? — спросил Драч.
— Хоть завтра утром. За ночь обработаем все, что записал. Но я тебя очень прошу, спи в барокамере. Это в твоих интересах.
— Если только в моих интересах… Я зайду к себе.
— Пожалуйста. Ты вообще нам больше не нужен.
«Плохи мои дела, — подумал Драч, направляясь к двери. — Старик сердится».
Драч не спеша пошел к боковому выходу мимо одинаковых белых дверей. Рабочий день давно кончился, но институт, как всегда, не замер и не заснул. Он всегда напоминал Драчу обширную клинику с дежурными сестрами, ночными авралами и срочными операциями. Маленький жилой корпус для кандидатов и для тех, кто вернулся, был позади лабораторий, за баскетбольной площадкой. Тонкие колонны особняка
