Конечно, это не Марина, подумал Павлыш. Ей не хочется со мной встречаться. Шлем заглушал грохот вулкана. До Павлыша доносился лишь ровный, глухой, утробный гул. Но в этот момент в недрах горы зародился такой пронзительный и зловещий звук, что он проник внутрь шлема.
Человек, становящийся свидетелем катастрофы, внезапной и скорой, действует инстинктивно. И представление о том, в какой последовательности происходили события, складывается уже потом, когда все минует, и на собственные впечатления накладываются рассказы очевидцев. И если Павлышу показалось, что по склону горы ударил невидимый топор и она, как деревянная колода, начала разваливаться под этим ударом, то Пфлюг, видевший все из открытого люка флайера, мысленно сравнил взрыв с театральным занавесом, раздвигающимся в стороны в момент, когда оркестр гремит последним аккордом увертюры, а сквозь расширяющуюся щель проникает со сцены яркий свет.
Наверно, Павлыш стоял неподвижно более секунды. Почему-то он даже не упал, не потерял равновесия, и мозг его успел отметить, что гора распадается слишком медленно. И тут воздушная волна подхватила его и бросила к флайеру.
Сейсмолог висел в люке и что-то кричал, но Павлыш не слышал. Он смотрел на рушащуюся декорацию и видел, как гигантский вихрь подхватил птицу, белое перышко, бросил ее вверх, закружил и понес к воде…
— Скорее! — кричал Гогия. — Поднимайся!
Внутри горы была видна желтая раскаленная масса, мягкая и податливая. Она медленно вываливалась сквозь зубья скал.
Павлыш не мог оторвать взгляда от комка белых перьев, от пушинки, падающей в воду.
— Куда? — кричал Гогия. — Ты с ума сошел!
Павлыш подбежал к воде. Птица, несомая воздушной волной, падала как лист с дерева, бессильно вращаясь в воздухе.
Она должна была упасть метрах в ста от берега, но порыв встречного ветра бросил ее ближе к суше, и Павлыш, даже не подумав, глубоко ли там, побежал, увязая в грязи, скользя и стараясь удержать равновесие, а земля, вздрагивая, уходила из-под ног.
Сначала дно снижалось полого и грязная вода достигла коленей лишь шагов через двадцать.
Птица упала в воду. Одно крыло ее было прижато, другое белой простыней распласталось по воде. В птице была какая-то ватность, неодушевленность. Дно уступом ушло вниз, и Павлыш провалился по пояс в воду. Каждый шаг доставался с трудом, вода в заливе бурлила и ходила водоворотами, хотя на поверхности вязкий слой пепла сковывал волнение, как пена в кастрюле закипающего супа.
Птицу медленно относило к центру залива, и Павлыш спешил, понимая, что плыть в своем комбинезоне он не сможет, и молил судьбу, чтобы дно больше не понижалось, чтобы хватило сил и времени добраться до белой простыни.
Он дотянулся до края крыла, и в этот момент его ноги потеряли дно. Не выпуская крыла и боясь в то же время, что перья могут не выдержать, Павлыш тянул птицу к себе, все глубже уходя в воду. Неизвестно, чем бы закончилось это акробатическое упражнение, если бы Павлыш не почувствовал вдруг, что кто-то его тянет назад. Несколько секунд он продолжал удерживать неустойчивое равновесие, потом, наконец, преодолел инерцию, и птица легко заскользила по воде к берегу.
Не отпуская крыла, Павлыш обернулся. Гогия стоял по пояс в воде, вцепившись сзади в комбинезон Павлыша. Глаза у него были бешеные, испуганные, и он несколько раз открывал рот, прежде чем смог произнести:
— Я… вы же могли… не успеть…
Они подхватили легкое, выскальзывающее из рук тело птицы, и понесли его к берегу. Голова птицы бессильно поникла, и свободной рукой Павлыш ее поддерживал. Глаза птицы были затянуты полупрозрачной пленкой.
— Ее оглушило, — сказал Павлыш.
Гогия не смотрел на него. Он глядел вперед, на берег.
Павлыш взглянул в ту сторону. Лава, выливавшаяся через расщелину в горе вязким языком, намеревалась отрезать им путь к берегу.
— Бери левее! — крикнул Павлыш.
Флайер находился по ту сторону лавового языка и казался мыльным пузырем на закате.
Им пришлось снова зайти вглубь почти по пояс, чтобы не попасть в закипающую воду, обогнуть стену пара, поднимающуюся на границе лавы и воды.
Павлыш с трудом потом мог вспомнить, как они добрались до флайера и занесли внутрь птицу — крыло никак не желало складываться и застревало в люке…
Павлыш поднял машину над островом и бросил ее в сторону моря.
— Ну все, — сказал он, — выбрались, теперь как-нибудь доплетемся до дому.
Гогия задраил люк. Пфлюг осматривал птицу.
Павлыш включил рацию.
— Сколько можно! — возмущался кто-то знакомым голосом. — Сколько можно молчать? Мы вызываем вас уже полчаса!
— Некогда было, — сказал Павлыш, — пришлось задержаться на острове. Димов вернулся?
— Они на подходе, — ответил тот же голос. — Нет, вы мне ответьте, кто вам дал право нарушать правила поддержания радиосвязи? Что за мальчишество? Кто управляет флайером? Это ты, Гогия? Я тебя отстраняю от полетов, и даже Димов не сможет тебя защитить. Стоит на два дня покинуть Станцию, и все летит кувырком!
— Это вы, Спиро? — спросил Павлыш.
— Я, а кто за рулем, я спрашиваю?
— Павлыш.
— А, вот кто! Вас в Дальнем флоте не учат, что нужно поддерживать связь с центром?
— Да погодите вы, Спиро, — сказал Павлыш устало. — Я иду сейчас на малой скорости. Ждите через полчаса. Подготовьте операционную.
— Стой, не отключайся! — крикнул Спиро. — Выслать тебе на помощь второй флайер?
— Зачем? Чтобы летел рядом?
— А кто пострадавший?
Павлыш обернулся к Пфлюгу.
— Что там у Алана? Наверное, надо передать.
— Это не Алан, — сказал Пфлюг, — это Марина. У нее сломано крыло. Дай-ка мне микрофон…
Вершиной на Станции назывался большой, вырубленный над основными помещениями зал, специально оборудованный для птиц-биоформов. В зале был бокс для обследования биоформов, запасы пищи для них, здесь стояли их диктофоны и приборы, которыми они пользовались.
Павлыш с Мариной сидели в зале Вершины. Павлыш на стуле, Марина в гнезде из легкой частой сетки, которое соорудил для биоформов Ван.
Павлыш никак не мог привыкнуть к ее механическому голосу. Он понимал, что это не более как приставка — клюв Марины не был приспособлен для артикуляции. Но, слушая ее, он пытался себе представить настоящий голос Золушки, которую встретил на Луне.
Белая птица приподняла крылья, расправила их снова.
— У меня появляются странные рефлексы. Иногда мне кажется, что я всегда была птицей. Ты не представляешь, что это такое — парить над океаном, подниматься к облакам.
— Мне это снилось в детстве.
— Я хотела бы полетать над Землей. Здесь пусто.
— Не останься навсегда птицей.
— Захочу — останусь.
— Нельзя, — ответил Павлыш. — Я тебя буду ждать. Ты разрешила мне искать тебя, когда пройдут два года твоего затворничества.
— Ты нашел ту глупую записку.
— Она не глупая.
— Я чувствовала себя тогда такой одинокой, и мне так хотелось, чтобы кто-нибудь меня ждал.
