нож ударился о скалу, звякнул. Дик вскочил, коза бросилась прочь, испугалась.
— Идиоты! — закричал Дик. — Почему все вокруг ничего не понимают! Почему не понимают, что мы уже никогда не вернемся!
Он не глядел на плачущую Марьяшку, на Олега, который ничего лучшего не придумал, как начать совать Марьяне свой последний ломтик, будто она была маленькой девочкой. Та отталкивала его руку, а Дик быстро развернул свое одеяло, во весь рост растянулся на нем и закрыл глаза. Заснул или сделал вид, что спит.
Томас кашлял вяло, словно у него не оставалось сил кашлять.
Олег поднялся и закутал его в палатку. Потом они с Марьяшкой легли с обеих сторон Томаса, чтобы согреть его. Пошел снег. Снег был нехолодный, он покрыл их толстым слоем, коза пришла уже в темноте и тоже легла рядом с ними, понимала, что всем вместе теплее.
Олег и эту ночь почти не спал, или ему казалось, что не спит. Кто-то громадный прошел неподалеку, застилая голубой свет утра, потом сразу стало холоднее — поднялась коза и пошла искать себе пропитание, а потом Олега укусила блоха. Откуда она взялась — непонятно. Может, пряталась в одежде или в козлиной шерсти.
У снежной блохи особенный укус — ни с чем не спутаешь. Пока еще не придумали, как от блох укрываться и как этот укус лечить. Такой укус безнадежен как смерть. Можно плакать, кричать, звать на помощь, и никто не поможет. Все происходит по часам. Сначала укус-укол, холодный, словно под кожу загнали льдинку, и ледяное жжение, острое, такое, что человек сразу просыпается, сразу замирает в ужасе и бессилии. И потом ничего — целый час ничего. А потом человек теряет разум — это происходит одинаково со всеми, с умным, глупым, маленьким, стариком. На полчаса, на час человек оказывается во власти кошмаров. Старый говорил, что, будь у него микроскоп, он бы легко с этой болезнью расправился — нашел бы возбудителя, отыскал бы его врага или яд для него и сделал бы лекарство… Человек начинает буйствовать, он становится Диким, он никого не узнает, он может убить самого близкого и потом не будет помнить как все это произошло. Когда в поселке был первый случай этой болезни, никто не знал, что произошло. И еще было несколько страшных случаев, пока не поняли, что с блошиной лихорадкой, с этим припадком не надо бороться — надо связать больного, спрятать его подальше и просто ждать, пока буйство минует и он придет в сознание. Вот и все. Когда-нибудь, когда научатся лихорадку лечить, это будет иначе. А сейчас выход один… И если в деревне случается, что кого-то укусит снежная блоха, махонькое, ничтожное создание, он сам спешит к людям и просит: Свяжите меня! И в этом есть что-то ужасное. Человек еще здоров, он рассуждает, он все понимает и понимает, как обреченный на смерть, что пройдет еще несколько минут, и он исчезнет, а вместо него возникнет злое бессмысленное существо. И каждый видел, как это случается с другими. И каждому стыдно думать, что это случится с ним. И каждому страшно пережить те кошмары, те сны, которые мучат человека во время припадка. И поэтому, когда Олег почувствовал холодный укус блохи, он проснулся и сразу поднял остальных.
— Дик, — сказал он виновато, — прости, у тебя веревка далеко?
— Что? — Дик вскочил, начал шарить руками в темноте. Рассвет только зачинался. Томас прохрипел во сне, но не проснулся.
— Ой, горе какое, — запричитала Марьяна. — Тебя блоха укусила?
— Только что.
Дик зевнул.
— Мог не спешить. У тебя час времени, как минимум час.
— Бывает и раньше, — сказал Олег. — Так неудачно получилось.
— Да, еще этого не хватало, — согласился Дик. — Вылезай на мороз.
— Я тебя потом накрою одеялом, — сказала Марьяна. — И посижу с тобой.
— Эх, — сказал Дик, разыскивая веревку. — Опять вовремя не выйдем.
— Ну, это же пройдет, — сказал Олег.
— После припадка часа два лежать, не меньше, по себе знаю, — сказал Дик. Он не сердился на Олега, он был зол на судьбу, на сплошные неудачи этого похода.
Ощущение холода в бедре, там, куда укусила блоха, не пропадало, Олег все время представлял, как отравленная крошечной капелькой яда кровь течет, пульсируя, к мозгу, чтобы напасть на него и лишить Олега разума.
Дик не спеша проверил веревку. Марьяна стала разжигать костер.
Рассвет был синим, совсем другим, чем в долине, где день всегда сер.
— Ну что ж, — сказал Дик, — подставляйся.
— Только чтобы он себе что-нибудь не сломал, — сказала Марьяна. Бедный Олежка.
— Не в первый раз мотаю, — сказал Дик, — жуткое дело, эти блохи. Ты расслабься, Олег, так легче. И думай о другом.
Сначала он связал руки Олега за спиной, потом обмотал грудь и ноги. Веревки туго впивались в тело, но Олег терпел, он знал, что в припадке у человека, как у сумасшедшего, появляются новые силы, он становится сильным, как медведь. Так что если пожалеешь сейчас, потом всем будет хуже.
Застонал Томас. Его взлохмаченная пегая голова высунулась из-под палатки. Томас хмурился, не в силах сообразить, где он. Глаза его налились кровью, лицо было красное, распаренное. Наконец он разглядел Дика, который связывал Олега. Олег смущенно улыбался — неприятно доставлять людям такое беспокойство, неприятно понимать, что скоро твое «я» исчезнет. Старый как-то рассказывал, что в средние века эпилептичек и других ненормальных женщин называли ведьмами и даже сжигали на кострах, если ими вот так овладевали бесы.
— Блоха, — сказал Томас, — всюду блохи… Всюду твари…
— Вы еще поспите, — сказал Олег. — Я нескоро в себя приду, вы же знаете. Отдыхайте!
— Холодно, — сказал Томас, — нельзя спать, мне скоро выходить на вахту, и опять барахлит компьютер, — наверное, в него залезла блоха.
— И зачем мы только пошли, — сказал Дик. — Нельзя было такую компанию в горы пускать.
— Других не было, — сказала Марьяна. — Больше некому идти. Ты же понимаешь.
Холод постепенно распространялся по всему телу, но это был не обычный холод, а свербящий, тянущий жилы, как будто множество маленьких льдинок суетилось, толкалось в груди, в ногах… Голова Томаса начала увеличиваться…
— Ну вот, — сказал Дик. — Вроде замотал я тебя сносно. Не тянет?
— Тянет, — Олег постарался улыбнуться, но скулы уже свело судорогой.
— Слушай… — Дик обернулся. — А где коза?
— Коза? Ночью я ее слышала.
— Где коза, я спрашиваю! — Голос Дика поднялся, стал мальчишеским, высоким от злости. — Ты ее привязала?
— Я ее привязывала, — сказала Марьяна. — Но она, наверное, развязалась.
— Где коза, я спрашиваю! — Видно, раздражение, копившееся в Дике, должно было найти выход — вот и подвернулась коза как символ всех неудач.
— Не сердись, Дикушка, — сказала Марьяна. Она старалась укутать Олега одеялами. — Коза, наверно, ищет, чего поесть, ей же надо есть…
— Здесь ей нечего искать. Почему ты ее не привязала?
Дик вытащил из-под полога свой арбалет, сунул за пояс нож.
— Ты куда? — спросила Марьяна, хотя отлично знала, куда.
Дик внимательно осматривал снег вокруг, стараясь увидеть следы животного.
— Она вернется, — сказала Марьяна.
— Она вернется, — повторил Дик. — Только в виде мертвой туши. Хватит. Я не хочу помирать с голоду из-за твоей глупости.
Дик рос и рос, скоро он достанет головой до неба, но он может расшибиться об облака, ведь облака стеклянные, твердые… Олег сильно зажмурился и снова открыл глаза, чтобы изгнать видение. Томас сидел на одеяле и раскачивался, словно беззвучно пел песню.
— Марьяшка, согрей воду. — Олегу показалось, что голос его звучит твердо и громко, в самом деле он шептал почти беззвучно. — Для Томаса. Ему плохо.
