Мелена вспоминала теперь песенку с улыбкой, как шутку. Горе — неизбежная составляющая жизни, а мы тем не менее продолжаем рожать детей.
«Дурочка! — в мыслях обругала ее няня. — Разве ты не знаешь, что мы рожаем только в молодости, а когда нахлебаемся бед, наше благоразумное чрево в отвращении засыхает?»
«А как же мужчины? — возразила Мелена. — Они-то не засыхают до самой смерти».
«Ох эти мужчины, — вздохнула няня. — Уж на что мы, женщины, тугодумы, а эти вообще не способны учиться».
— Завтрак готов, — позвала мужа Мелена и выложила яичницу на деревянную тарелку. Ничего, ее сын не будет таким болваном, как остальные. Она научит его, как побороть горе.
— Настали трудные времена для нашего общества, — произнес Фрекс.
Для человека, осуждавшего мирские соблазны, он ел с большой изысканностью. Мелене нравилось смотреть, как ловко управляются с вилкой его пальцы. Она подозревала, что под маской праведного аскетизма скрывалась давняя мечта о роскоши.
— У нас что ни день, то трудные времена, — ответила ему жена, как возразил бы возможный противник. Дурачок, он не слышал сарказма в ее голосе.
— Мы стоим на распутье. Надвигается идолопоклонство. Наши вековые устои в опасности! Истина под сомнением! Добродетель забыта!
Он не столько разговаривал с ней, сколько готовил обличительную речь. Была в его характере какая-то отчаянность, которую он в отличие от многих других мужчин умел оборачивать на благо работе. Опершись о стол, Мелена осторожно села. В голове у нее пел целый бессловесный хор. Неужели так всегда бывает перед родами? Можно, конечно, спросить местных сплетниц-повитух, которые придут сегодня днем и начнут ворчать, глядя на ее раздутый живот, но Мелена боялась показаться смешной. Пусть ей не избавиться от городского произношения, которое соседки считали вычурным, так хоть скроет свое невежество в столь примитивных делах.
Фрекс заметил ее молчание.
— Ты не сердишься, что я тебя оставляю?
— Сержусь?
Она удивленно подняла брови, будто даже мысль об этом не могла прийти ей в голову.
— Историю движут ничтожные жизни маленьких людей, а также могучие неведомые силы, — сказал Фрекс. — Нельзя одновременно следить и за тем, и за другим.
— Жизнь нашего сына не обязательно будет ничтожной!
— Не время спорить. Т, ы что же, хочешь отвлечь меня от священной работы? На Закамышье надвигается страшная угроза. Если я закрою на нее глаза, то никогда себе не прощу.
Он говорил совершенно искренне. Когда-то Мелена влюбилась в Фрекса за его самоотверженную веру. Теперь за нее же она его ненавидела.
— Будут новые угрозы, — сказала она и в последний раз добавила: — Твой первенец родится только однажды и, судя по всему, именно сегодня.
— Будут другие дети, — ответил муж ее же словами. Мелена отвернулась, чтобы он не увидел ярость на ее лице.
Может, и грешно злиться на мужа, но она старалась об этом не думать. Со священником в доме ей и так хватало религии. Она угрюмо молчала. Фрекс ел.
— Это дьявол, — вздохнул он. — Сам дьявол приближается.
— Как ты можешь говорить такое перед рождением нашего сына? — возмутилась Мелена.
— Я про искушение в Закамышье. Неужели не понятно?
— Все равно слова есть слова, и кое-кого поминать опасно. Я не прошу твоего безраздельного внимания, Фрекс, но чуть-чуть поддержки не повредит.
Мелена в сердцах бросила сковороду на скамейку перед домом.
— Взаимно. Думаешь, что мне сегодня предстоит? Как убедить прихожан отвернуться от манящих идолов? Наверняка я проиграю необычному зрелищу. Видишь, тебя сегодня ждет радость материнства, а меня — горечь поражения.
Даже эти слова Фрекс произносил с достоинством: пострадать за святое дело для него было верхом добродетели. Разве может с этим сравниться низкое, шумное и кровавое занятие — деторождение?
Он поднялся уходить. Свежий ветер с озера разгонял тянущийся к небу дым из печи. «Прямо водоворот», — думала Мелена, глядя, как кругами вьется дым.
— Счастливо оставаться, дорогая, — сказал Фрекс, уже принявший строгий наставнический облик.
— Счастливого пути, — вздохнула Мелена. Где-то глубоко внутри нее брыкнулся ребенок, и скрутило живот. — Я буду думать о тебе, моя надежда и опора. Смотри, чтобы тебя там не убили.
— На все воля божья, — ответил Фрекс.
— И моя тоже, — кощунственно бросила она.
— Свою волю направляй на то, что тебе подвластно, — назидательно изрек муж. Теперь он был священником, а она — грешницей. Не самая приятная роль.
— Прощай, — сказала Мелена и, вместо того чтобы провожать мужа, скрылась в вонючей уборной.
ЧАСЫ ДРАКОНА ВРЕМЕНИ
Фрекс хоть вида и не показывал, но за жену волновался. Он остановился у первой же рыбацкой хижины и переговорил с выглянувшим из двери мужчиной. Не может ли тот попросить кого-нибудь из женщин провести этот день и, если понадобится, ночь у Мелены? Фрекс был бы очень признателен. Рыбак согласился. Священник кивнул с вялой улыбкой на лице. Он знал, что его жену недолюбливают.
По пути вокруг озера в Закамышье Фрекс остановился у поваленного дерева и вытащил из-за пояса спрятанные письма. Их автор, дальний кузен Фрекса, не пожалел времени и ценных чернил, чтобы описать увиденного идола, Часы Дракона времени. Готовясь к праведной схватке, Фрекс перечитывал рассказ о богопротивных часах.
Я пишу второпях, брат Фрекспар, пока свежи воспоминания.
Часы Дракона времени установлены на фургоне и в высоту достигают роста жирафа. По сути, это всего лишь передвижной балаган, с каждой стороны которого есть задернутая занавесом сцена. На плоской крыше фургона лежит механический дракон с зеленой кожей, серебряными когтями и глазами из драгоценных камней. Кожа его покрыта чешуей из уложенных внахлест медных, бронзовых и железных кружков. Под кожей скрывается хитрый механизм, позволяющий дракону крутиться на пьедестале, махать крыльями, которые шумят, как кузнечные меха, и изрыгать огненные шары вонючей серы.
На сценах под драконом, среди декораций, расставлены кукольные фигурки — карикатуры на крестьян и дворян, животных и героев сказок. Даже на святых, брат Фрекспар, на наших унионистских
