занесенной снегом. Из окна строем часовых виднелась гряда горных вершин, фиолетово-черных на рассвете, белевших по мере того, как солнце поднималось, и становившихся золотисто-розовыми к закату. Иногда с них, гулко потрясая замок, сходили лавины.
Зима уже полностью вступила в свои нрава. Эльфаба вскоре уяснила, что выходить из башни стоит только по особой нужде и то лишь туда, где лучше натоплено. Помимо Саримы никто из обитателей замка ее не интересовал. Княгиня стремя детьми жила в западном крыле, а ее пятеро сестер — в восточном. Сестер звали только по номерам — со Второй по Шестую, — если у них когда-то и были имена, то теперь об этом никто и не вспоминал. По праву обиженных (брак Саримы с арджиканеким князем запрещал сестрам выходить замуж) они заняли лучшие спальни в замке, оставив, правда, Сариме Солнечную комнату. Где проводил ночь Лир, Эльфаба не знала, но каждое утро мальчик появлялся у нее, чтобы сменить свои лохмотья. Он же приносил ей горячий шоколад.
Близилась Лурлиниада, и из чуланов были извлечены старые украшения, с которых почти полностью облезла позолота. Дети весь день развешивали под потолком игрушки, достаточно низко, чтобы неосторожный взрослый стукнулся о них головой. Манек и Иржи раздобыли пилу и без разрешения отправились за ворота разыскивать подходящую ель. Нор осталась вместе с Лиром и принялась обследовать пустовавшую комнату тетушки ведьмы. Она нашла листы бумаги, на которых тут же намалевала сцены из местной жизни. Лир сказал, — что не умеет рисовать, и куда-то ушел — видимо, чтобы не попадаться на глаза Манеку и Иржи. Все было тихо в замке, пока вдруг внизу, на кухне, не загромыхали медные кастрюли. Нор побежала смотреть. Вскоре из своего убежища появился и Лир.
Виновником переполоха оказался Чистри. Он как полоумный носился по кухне и забрался на висящую над столом вешалку для посуды, а сестры, пекшие имбирное печенье, кидали в него кусками теста.
— Как он сюда попал? — удивилась Нор.
— Заберите его отсюда! Лир, позови его! — крикнула Вторая, хотя у Лира было не больше влияния на обезьянку, чем у сестер.
Чистри перескочил на шкаф, оттуда — на другой, с сухофруктами, где, открыв верхний ящик, нашел драгоценный запас изюма и начал пригоршнями запихивать его себе в рот.
— Несите скорее лестницу из коридора, — крикнула Шестая двум сестрам. Когда стремянку притащили, проказник уже снова качался на вешалке над столом, кружась на ней, как на карусели.
Тогда решили пойти на хитрость. Четвертая отрезала кусок дыни и положила его в миску на столе, а Третья и Пятая сняли фартуки, приготовившись прыгнуть на обезьянку, когда та спустится. Чистри, свесившись с вешалки, жадно рассматривал новое лакомство, когда дверь распахнулась, и в кухню ворвалась Эльфаба.
— Что происходит, что за шум? — воскликнула она. — Вы свои мысли-то слышите?
И тут же увидела Чистри, внезапно понурого и виноватого, и сестер, изготовившихся ловить его белыми от муки фартуками.
— Это еще что такое?! — вскричала она.
— Не надо кричать, — холодно заметила Вторая, но фартук опустила.
— Что здесь происходит? — уже спокойнее повторила Эльфаба. — Что вам сделал несчастный зверек? У вас вид как у моего Килиджоя — будто вы его растерзать готовы. Аж побелели от злости.
— Скорее от муки, — сказала Пятая, и сестры захихикали.
— Бездушные дикарки! Чистри, иди сюда. Иди, кому говорят! Хорошо, что вы не замужем, а то нарожали бы на свет новых варваров. Не смейте трогать обезьянку, слышите? Как он вообще выбрался из моей комнаты? Дверь была закрыта, я разговаривала с вашей сестрой в Солнечной комнате.
— Ой. — Нор вдруг вспомнила. — Тетушка, простите, пожалуйста. Это мы, наверное…
— Вы? — Эльфаба обернулась и пристально посмотрела на девочку, как будто впервые ее заметила. — Зачем вы влезли в мою спальню?
От ее взгляда Нор отпрянула и вжалась в дверь погреба.
— За бумагой, — пролепетала она и в отчаянной попытке исправиться добавила: — Я нарисовала всем картинки — хотите покажу? Пойдемте.
Эльфаба с обезьянкой на руках проследовала за девочкой в коридор, где гуляли сквозняки и кружили листьями бумаги, раскиданными но каменному полу. Сестры тоже вышли, держась на безопасном расстоянии.
— Это моя бумага, — очень тихо сказала Эльфаба после долгого молчания. — Я не разрешала тебе ее брать. Видишь, здесь даже слова написаны. Ты хоть знаешь, что такое слова?
— Конечно, знаю! — презрительно сказана Нор. — Что ж я, по-вашему, совсем дурочка?
— Не трогай больше мои вещи, — сказала Эльфаба и, подобрав листки, взбежала по лестнице. Было слышно, как за ней хлопнула дверь.
— Ну, пострелята, кто хочет помочь нам лепить печенья? — спросила Вторая, довольная, что все обошлось. — А коридор-то как наряжен! Вот Принелла с Лурлиной обрадуются!
Лир и Нор вернулись на кухню и стали лепить из теста человечков, ворон, обезьянок и собак. Вот только пчелы не получались, они были слишком маленькие. Потом пришли Иржи и Манек, запорошенные снегом и усыпанные зелеными иголками. Мальчики присоединились клепке, но стали делать неприличные фигурки, над которыми громко смеялись, но младшим не показывали, а прямо сырыми засовывали в рот, чем всем надоели.
Как только дети проснулись, то первым делом побежали вниз проверять, приходили ли ночью Лурлина с Принеллой. В главном зале стояла плетеная корзина с золотисто-зеленой ленточкой (эту корзину и эту ленточку они видели вот уже много лет), а в корзине лежали три цветные коробочки. В каждой были апельсин, кукла, несколько мраморных шариков и печенье в виде мышки.
— А где моя? — спросил Лир.
— Не знаю, твоего имени нигде нет, — сказал Иржи. — Вот видишь, написано «Иржи», «Манек», «Нор». Твою Принелла, наверное, оставила в твоем прежнем доме. Где у тебя дом?
— Не зна-аю, — захныкал Лир.
— Хочешь я дам тебе хвостик моей мышки, — щедро предложила Нор. — Но только хвостик. Для этого ты должен сказать: «Дай мне, пожалуйста, хвостик своей мышки».
— Дай мне, пожалуйста, хвостик своей мышки, — сквозь всхлипывания невнятно произнес Лир.
— …И я обещаю во всем тебя слушаться.
Лир повторил. Наконец вручение хвостика состоялось. От стыда Лир не упомянул никому из взрослых, что Принелла его забыла, а Сарима с сестрами этого даже не заметили.
Эльфаба не показывалась на глаза, передав через Лира, что болеет, хочет несколько дней провести в одиночестве и просит не беспокоить ее ни посещениями, ни едой, ни шумом.
Поэтому когда Сарима ушла в часовню помянуть мужа, сестры и дети принялись горланить праздничные песни во весь голос.
4
Через несколько недель, когда дети сражались в снежки на улице, а Сарима готовила на кухне какую-то лекарственную настойку, Эльфаба покинула наконец свою спальню, тихо спустилась по лестнице и постучалась в диванную, где сидели сестры. С плохо скрываемой неприязнью они сделали вид, что рады видеть гостью. Серебряный поднос с бутылками спиртного на столе, дорогой самоцвет, который привезли аж из Гилликина, лучший красный ковер на полу, два пылающих камина по обеим сторонам комнаты — если бы их предупредили, они бы встретили Эльфабу хоть чуточку скромнее. Теперь же Четвертая едва успела спрятать под подушками кожаную книгу, которую читала вслух, — откровенный роман о бедной девушке, окруженной толпой красавцев-ухажеров. Книга досталась им в подарок от Фьеро — его лучший и единственный подарок свояченицам.
— Не хотите ли ячменной воды с лимоном? — спросила Шестая, вечная слуга до самой смерти или, если повезет, до упокоения остальных сестер.
