могли. «Она, всегда неистовая в гневе, а на этот раз и объятая страхом, как бы толпа не предалась еще большим бесчинствам, и народные волнения не произвели перемены в Нероне, припадает к его коленям» и просит ее защитить. На языке коварной куртизанки «защитить» – значит убить Октавию.
Одно дело развестись с женой, совсем другое – убить дочь императора Клавдия. Здесь повод должен быть более значительный, чем придуманное наспех прелюбодеяние с рабом. Опять на помощь пришел убийца Агриппины – Аникет, стоявший во главе Мизенского флота. Теперь несчастную Октавию обвиняют в прелюбодеянии и попытке государственного переворота: она, «дабы располагать флотом, соблазнила его префекта».
Октавию заключают на острове Пандатерии – своеобразной тюрьме для женщин из самого высшего римского общества.
Послушаем рассказ Тацита.
«Ни одна изгнанница не вызывала большего сострадания у тех, которые еще помнили, как Тиберием была сослана Агриппина, еще свежее в памяти была судьба Юлии, сосланной Клавдием. Но и та и другая подверглись изгнанию, достигнув зрелого возраста: они обе испытали радости жизни, и безотрадное настоящее облегчалось для них воспоминанием о былой, лучшей, доле. А для Октавии день свадьбы сразу же стал как бы днем ее похорон: она вступила в супружество, не принесшее ей ничего, кроме скорби: посредством яда у нее был отнят отец, а вскоре после того и брат; затем над госпожою взяла верх рабыня; потом Нерон, вступив в брак с Поппеей, тем самым обрек свою прежнюю жену гибели, и, наконец, – последнее обвинение, которое тягостней самой гибели.
Так в окружении центурионов и воинов томилась еще не достигшая двадцатилетнего возраста молодая женщина, уже, как предвещали ее несчастья, исторгнутая из жизни, но еще не нашедшая даруемого смертью успокоения. Прошло немного дней, и ей объявляют, что она должна умереть... Ее связывают и вскрывают ей вены на руках и ногах; но так как стесненная страхом кровь вытекала из надрезанных мест слишком медленно, смерть ускоряют паром в жарко натопленной бане. К этому злодеянию была добавлена еще более отвратительная свирепость: отрезанную и доставленную в Рим голову Октавии показали Поппее».
Еще одного знакомого нам человека Нерон умертвил ядом в том же 62 году – это был Паллант, бывший главный финансист империи и любовник Агриппины.
Месть за кровь Октавии к Поппее Сабине пришла от собственного мужа Нерона. «На Поппее, – пишет Светоний, – он женился через двенадцать дней после развода с Октавией и любил ее безмерно; но и ее он убил, ударив ногой, больную и беременную, когда слишком поздно вернулся со скачек, а она его встретила упреками».
От Поппеи у Нерона родилась дочь Клавдия Августа, но она умерла еще в младенчестве. Светоний сообщает, что «пасынка своего Руфрия Криспина, сына Поппеи, он велел его рабам во время рыбной ловли утопить в море, так как слышал, что мальчик, играя, называл себя полководцем и императором».
После Поппеи Нерон женился на Статилии Мессалине: «чтобы получить ее в жены, он убил ее мужа Аттика Вестина, когда тот был консулом» (Светоний). Но женами Нерон не ограничивался, свидетельства чему есть у Светония.
«Мало того что жил он и со свободными мальчиками и с замужними женщинами: он изнасиловал даже весталку Рубрию. С вольноотпущенницей Актой он чуть было не вступил в законный брак, подкупив несколько сенаторов консульского звания поклясться, будто она из царского рода. Мальчика Спора он сделал евнухом и даже пытался сделать женщиной: он справил с ним свадьбу со всеми обрядами, с приданым и с факелами, с великой пышностью ввел его в свой дом и жил с ним как с женой...
А собственное тело он столько раз отдавал на разврат, что едва ли хоть один его член остался неоскверненным. В довершение он придумал новую потеху: в звериной шкуре он выскакивал из клетки, набрасывался на привязанных к столбам голых мужчин и женщин и, насытив дикую похоть, отдавался вольноотпущеннику Дорифору: за этого Дорифора он вышел замуж, как за него – Спор, крича и вопя, как насилуемая девушка».
Сексуальные фантазии Нерона были детскими шалостями в сравнении с его основным увлечением: больше всего на свете он любил убивать. Безумец уничтожил всех своих родственников, опасаясь соперничества за трон. Светоний сообщает: «Вольноотпущенников, богатых и дряхлых, которые были когда-то помощниками и советниками при его усыновлении и воцарении, он извел отравою, поданной в пище или в питье.
С неменьшей свирепостью расправлялся он и с людьми чужими и посторонними».
Пресытившись одиночными смертями, Нерон придумал коллективное бедствие для Рима, «самое страшное и беспощадное изо всех, какие довелось претерпеть этому городу от неистовства пламени» (Тацит). «Словно ему претили безобразные старые дома и узкие кривые переулки, он поджег Рим настолько открыто, что многие консуляры ловили у себя во дворах его слуг с факелами и паклей, но не осмеливались их трогать» (Светоний).
«Шесть дней и семь ночей, – рассказывает Светоний, – свирепствовало бедствие, а народ искал убежища в каменных памятниках и склепах. Кроме бесчисленных жилых построек, горели дома древних полководцев, еще украшенные вражеской добычей, горели храмы богов, возведенные и освященные в годы царей, а потом – пунических и галльских войн, горело все достойное и памятное, что сохранилось от древних времен. На этот пожар он смотрел с Меценатовой башни, наслаждаясь, по его словам, великолепным пламенем, и в театральном одеянии пел „Крушение Трои“».
Пожар 64 года уничтожил большую часть города. «Из четырнадцати концов, на которые делится Рим, четыре остались нетронутыми, три были разрушены до основания; в прочих семи сохранились лишь ничтожные остатки обвалившихся и полусожженных строений», – констатирует Тацит.
Как и подозревали, пожар был нужен Нерону, чтобы освободить территорию для строительства нового города, который должен был прославить имя императора.
Осуждение звучит в словах Тацита.
«Используя постигшее родину несчастье, Нерон построил себе дворец, вызывавший всеобщее изумление не столько обилием пошедших на его отделку драгоценных камней и золота – в этом не было ничего необычного, так как роскошь ввела их в широкое употребление, – сколько лугами, прудами, разбросанными, словно в сельском уединении, тут лесами, там пустошами, с которых открывались далекие виды, что было выполнено под наблюдением и по планам Севера и Целера, наделенных изобретательностью и смелостью в попытках посредством искусства добиться того, в чем отказала природа, и в расточении казны принцепса».
Грандиозные проекты Нерона требовали много денег, а «между тем денежные поборы опустошили Италию, разорили провинции... Добыча была взята и с богов, ибо храмы в Риме были ограблены и у них отобрали золото, которое во все времена жертвовал им римский народ, празднуя триумфы, и по обету, в дни благоденствия и в страхе перед опасностями» (Тацит). В Греции и Азии из храмов изымались не только дары, но и статуи богов.
Тем временем по империи настойчиво ползут слухи, что именно Нерон приказал сжечь Рим; вот тут испугался принцепс, не имевший страха перед бессмертными богами. Необходимо было срочно найти виновных: ими Нерон объявил людей, поклонявшихся новому богу.
Тацит первый среди латинских авторов упоминает о христианах, причем его отношение к новой религии ярко негативное, и лишь зверства Нерона вызывают сочувствие Тацита к исповедовавшим ее людям.
«И вот Нерон, чтобы побороть слухи, приискал виноватых и предал изощреннейшим казням тех, кто своими мерзостями навлек на себя всеобщую ненависть, и кого толпа называла христианами, – пишет язычник Тацит. – Христа, от имени которого происходит это название, казнил при Тиберии прокуратор Понтий Пилат; подавленное на время это зловредное суеверие стало вновь прорываться наружу, и не только в Иудее, откуда пошла эта пагуба, но и в Риме, куда отовсюду стекается все наиболее гнусное и постыдное и где оно находит приверженцев.
Итак, сначала были схвачены те, кто открыто признавал себя принадлежащими к этой секте, а затем по их указаниям и великое множество прочих, изобличенных не столько в злодейском поджоге, сколько в ненависти к роду людскому. Их умерщвление сопровождалось издевательствами, ибо их облачали в шкуры диких зверей, дабы они были растерзаны собаками, распинали на крестах, или обреченных на смерть в огне поджигали с наступлением темноты ради ночного освещения. Для этого зрелища Нерон предоставил свои
