Не чувствуя ни голода, ни усталости, человек догадывался, что его дни сочтены, а холод, который постепенно разливается по телу, означает смерть.
Холод пришёл не сразу. В первые дни был жар. Сначала обжигающий жар снаружи. Потом глухой и давящий жар изнутри — с ударами молоточков в ушах, с бесконечной рвотой и ломотой. Но не жар был страшен. Вместе с ним пришла боль, поселившись в голове и начав грызть лицо, как голодный волк.
Затем жар перестал ощущаться, а молоточки смолкли. Осталась только боль, не стихающая ни на минуту, рвущая тело когтями. Настал момент, когда человек попытался сорвать её с себя вместе с кожей, но это было бесполезно — она впивалась ещё сильнее и в отместку начинала жрать его с удвоенной силой.
Человек ел, спал и испражнялся. Более сложные побуждения давно покинули его разум. Сознанию негде стало обитать в мозге, который потоки заряженных частиц превратили в фарш. Всё остальное время он сидел на диване в одной из квартир, стараясь не шевелиться. Когда он не двигался, было не так больно.
Но время от времени приходили они. Всё делали нарочно! Будто не знали, что от них становилось хуже! Их голоса, прикосновения, даже запах — всё усиливало страдания. Они помогали боли, и он убивал их. Резал, пластовал и кромсал до тех пор, пока не стихали их крики, а тела не переставали дёргаться на полу, застыв окровавленными грудами. Тогда он возвращался к себе в комнату и снова впадал в оцепенение, становясь похожим на статую. Из этого состояния его мог вывести только звук приближающихся шагов.
Смертельная болезнь день за днём подтачивала его организм, обещая скорый конец, но в огромном теле оставалось сил на несколько дней странной жизни на грани забытья. Единственным его побуждением было прогнать боль прочь. Он помнил, что пока люди корчились у него под ножом, та затихала.
Вряд ли он жил здесь. Уж слишком не походило это создание на пресловутый типаж нувориша или «эффективного менеджера». Но вовсе не его одежда привлекла внимание Маши в первую же секунду.
Его лицо. Мать честная, такого не бывает…
Девушка не понимала, как можно быть живым с такими ранами. Мир сразу показался ей зыбким, ненастоящим. Это просто кошмарный сон, сейчас она ущипнет себя и….
Лицо человека покрывал серый налёт из грязи и сажи. Но куда хуже оказалось то, что находилось под ним. Правая щека была разорвана осколком — кожа свисала там рваными лоскутами, открывая слои эпителия и жировой ткани, как у макета в кабинете биологии. Ожоги первой и второй степени покрывали до половины лица. Остальное представляло собой дикую мешанину. Щёки, лоб и подбородок были изборождены язвами размером с пятак. Некоторые волдыри присохли, а другие ещё сочились желтым гноем.
Маша зажмурилась до рези и снова открыла глаза, но ничего не изменилось. На неё, чуть пошатываясь и подволакивая левую ногу, шёл восставший мертвец.
Усилием воли Чернышёва отогнала наваждение. Нет, перед ней был человек. Больной, получивший большую дозу радиации и, похоже, ставший жертвой сильного шока. Но человек.
Надо было обладать очень устойчивой психикой, чтобы, пережив крушение мира, сохранить здоровый рассудок. Таких людей было мало даже в убежище. Каждый организм реагировал на запредельный стресс по-разному. Обычно шок подавлял человека, рвал тонкие нити, связывавшие его с внешним миром. Одни бились в истерике, обвиняя себя в смерти близких. Других охватывала суицидальная апатия. Третьи ударялись в приступы параноидального бреда, доходившего до навязчивых галлюцинаций. Четвёртые просто забивались в тёмный угол и дрожали как ребёнок или побитая собака.
Она встречала немало людей, оглушённых катастрофой. Но бывало и другое — агрессия, когда человек без видимых причин бросался на соседа так, будто тот был виноват во всех его бедах, и хорошо если с кулаками, а не с топором.
Существо между тем приближалось, издавая сиплые стоны и хрипя сквозь стиснутые зубы:
— У-у-р-г-х-х-р-ф…
— Что, простите? — переспросила Маша, чтобы потянуть время. — Что вы сказали?
Она уже почти бежала, но одновременно с ней прибавило ходу и уродливое нечто. Оно уже отрезало её от шахты лифта, а выход на лестничную площадку находился прямо у него за спиной. У неё оставался только один путь отступления — обратно в квартиру.
Случайно или нет, но его глаза снова встретились с её глазами. Ещё недавно лишённые выражения, они обдали девушку волной дикой злобы. В этот момент Чернышёва, наконец, вспомнила, у кого встречала такой взгляд, пустой и одновременно ненавидящий. У бешеной собаки, которая как-то раз забралась к ним на дачу через дыру в заборе.
«Дура, драпай от него пока не поздно!» — вскричало её сознание, но от таких мыслей был только вред — ноги становились ватными и начинали заплетаться.
Он шёл за ней как Медный всадник. В грязных пальцах, покрытых кровоточащими нарывами, был зажат нож для разделки мяса. Острый, с широким лезвием длиной в локоть. Запах, который шёл от этого существа, почти не отличался от запаха разлагающегося трупа.
В рюкзаке забился и заворочался котёнок, словно чувствуя приближение беды. Чернышёва влетела в прихожую, чуть не споткнувшись о вываленные на пол вещи. Дверь закрыть за собой она уже не успевала, зато успела выхватить предмет, который весь день лежал в накладном кармане комбинезона, натирая ей ногу. «Самовзвода нет», — крутилось у неё в голове, когда она сжала рукоятку и положила палец на спусковой крючок, одновременно поворачиваясь лицом к опасности.
Маша выстрелила почти в упор, прямо в уродливую маску из папье-маше. Как ни мал был калибр, в замкнутом пространстве от грохота у неё заложило уши. Вместе с кровью из раны под глазом брызнуло что- то жёлтое и мерзкое. Но это не помешало ей ещё раз нажать на курок. Только после этого монстр завалился на бок и рухнул, опрокинув журнальный столик. Последний выстрел она сделала уже в неподвижное тело.
Слава богу, с внутренней стороны все двери открывалась нажатием кнопки. Спуск по пожарной лестнице Маша могла бы не выдержать. Руки у неё тряслись. Когда она спускалась по ступенькам, её штормило, как пьяную. Она шаталась из стороны в сторону, спотыкалась о разбросанные вещи и мусор, а на площадке третьего этажа налетела на пальму, уже начинавшую вянуть.
Они ждали её внизу — не во дворе, а на площадке у лестницы. У девушки просто не было сил удивляться этому.
Но почему все четверо так странно на неё смотрят?
— Пацаны, чего вы на меня…
Нет, не на неё.
Она увидела его отражение в гладкой поверхности стенной панели.
Её старый знакомый стоял позади неё. Ступенек на пятнадцать выше. Чернышёва понятия не имела, как ему удалось приблизиться так бесшумно. Кровь текла из трёх ран на его теле, но все они были неглубокими. Похоже, боли, которую они причиняли, он даже не замечал.
— Эй ты, чудила, а ну стой! — кажется, это крикнул Мельниченко, стоявший ближе всего. — Замри, кому сказал! Последний раз…
На мгновение казалось, что существо подчинилось и застыло. Но Маша увидела, как в замедленной съёмке, что он продолжает двигаться, хоть и медленно. И вдруг, сделав пару обманчиво неуклюжих шагов на месте, он расплылся в прыжке, закончившемся на нижней ступеньке, прямо у девушки за спиной. На расстоянии вытянутой руки.
— Маша, пригнись!
Она упала на пол. Тут же ухнул помповик Ивана, но зверь с неожиданным проворством тоже успел уйти с линии огня, и разлетающиеся картечины ушли в стену, разнеся в дребезги осветительную панель.
И тут заговорил автомат. Чей, Чернышёва сначала не поняла. Лёжа на полу, она слышала только резкие, отдающие в череп выстрелы — три подряд — и чувствовала едкий запах пороха, который мгновенно перебил даже вонь немытого и гниющего заживо тела.
Когда она нашла в себе силы открыть глаза, то увидела, что нашпигованное свинцом тело как мешок растянулось на ковровой дорожке. К счастью, существо лежало лицом вниз, и в смерти выглядело почти человеком. Но за секунду до неё, на последнем издыхании оно успело потянуться к ней, и скрюченные
