Ветер, наверное, изменил направление. Теперь балкон не прикрывал их, вода неслась везде, и Атланту вдруг показалось, что этот живой упругий поток объединил его с любимой, связал тысячами нитей дождя в одно целое. Нечто подобное пригрезилось, наверное, и Натали. Вспыхнувшая молния выхватила на миг ее лицо из мрака. Натали улыбалась.
После этого они стали здороваться по утрам.
Атлант терпеливо учил любимую разговаривать взглядами, едва заметными движениями каменных губ. Он рассказывал ей о кузнице, о Луи и дядюшке Раймоне, о том, как нашел его Жюль и уговорил позировать… Он рассказал ей также свой сон и попробовал передать, что он почувствовал, когда увидел ее в мастерской, о чем думал все эти годы. Он рассказывал ей все это эдак лет пятьдесят. Натали больше молчала, и Атлант уже начал побаиваться: вдруг состарится мрамор, а он так и не узнает, чем жила она, какие цветы и песни любила.
Прошло еще, считай, сто лет. Атлант и Кариатида стали приятелями, однако по-прежнему госпожа Натали оставалась для Марселя Делабара загадочной и непостижимой. Недоступной пониманию.
Все решил случай.
Сырым мартовским утром Атлант меланхолично наблюдал, как по его торсу медленно двигаются муравьи. Они давно проложили по нему свою большую дорогу и сновали туда-сюда по своим делам, а то скопом волокли добычу — какую-нибудь букашку или сухую травинку для строительных нужд. Многих из них Атлант уже различал и даже придумал им имена. Вот и сейчас пробежали два Новобранца, за ними проковылял Хромой кардинал… Пока Атлант забавлялся, внизу, на площади, вдруг послышались возбужденные голоса, громыхнул выстрел, и к небу взвилась песня:
— Мы пойдем к нашим страждущим братьям…
Второй день город бурлил. Атлант видел ночью много зарев и костров на улицах, слышал непонятные слова и чаще всего — «коммуна». Что происходит?
Затрещали выстрелы. Люди на площади залегли, некоторые — он видел их сверху — спрятались за угол ратуши и стали отстреливаться.
Натали тоже следила за происходящим, и ему показалось, что она все понимает, но еще не решила, как ей отнестись ко всему этому.
Свинцовая пчела всегда найдет кого ужалить. Шальная пуля впилась Атланту в щиколотку. Брызнули осколки, часть ступни отлетела в сторону и, ударившись о выступ, упала на мостовую.
«Милый!» — вскрикнула Натали глазами, лицом, всем телом.
«Мне не больно, — ответил он. — Нисколько. Но что с тобой?»
Ее молочно-белую грудь вдруг пересекла трещина. Слева, там, где у людей сердце.
«Мне тоже не больно, — чуть дрогнули ее губы. — Я испугалась за тебя. Там что-то сжалось — и вот…»
После этого они прожили в любви и согласии еще сорок четыре года и несколько дней.
Утром пришли рабочие, за два часа собрали металлические леса, подготовили площадку для работы, инструменты и ушли.
Все бы ничего, но они зачем-то прикрыли фигуру Натали грубым полотном. Атланта обуял ужас. Зачем? Что они хотят с ней сделать? Почему набросили на ее лицо эту грязную тряпку?
После обеда на леса поднялись реставратор и два его помощника. Полотно с Натали сняли, я Атлант немного успокоился.
— Смотри-ка, — удивился реставратор. — Как живые! Безвестный мастер — и такое гениальное решение. Настоящая сюжетная сценка — «Усмирение гордыни».
— Дружок у нее серьезный, — согласился один из помощников. — Глаз с нее не сводит.
— С чего, маэстро, начнем? — деловито поинтересовался другой.
— Пожалуй, с этой красавицы, — сказал реставратор, любуясь Кариатидой. — Она меньше пострадала. Всего одна трещина.
Он достал из кармана маленькую металлическую линейку и воткнул ее в трещину, чтобы замерить глубину разлома.
«Убийца! — безмолвно вскричал Атлант. — Что ты делаешь! Прочь от нее!»
Одним нечеловечески мощным усилием он оторвал от свода руки и с грохотом, рассыпаясь на куски, бросился на обидчика возлюбленной…
…Рану на голове перевязали дважды, но повязка вновь просочилась кровью. Реставратор поморщился от боли, наклонился и взял из груды обломков кусок мрамора, который пять минут назад был лбом красавца Атланта.
— Кто бы мог подумать, — озадаченно сказал он помощникам, — что этот дьявол вдруг ни с того ни с сего обрушится?
ПОЛИВИТ
Она услышит мой голос и улыбнется. И повернет ко мне вдруг прозревшее лицо. «Оля, — скажу я, — здравствуйте, Оля». И добавлю свой традиционный вопрос: «Вы снова видели цветной сон?» Почему все же так получается — она видит цветные сны, а я — только черно-белые, да и те несуразные… «Не обижайтесь на судьбу, Егор, — скажет она ласково. — Лучше расскажите, какие эти листья. Я насобирала по дороге целую охапку…»
— Ох и надоели мне эти дежурства, — ворчит Славик. — Так и лето прошло…
Он стоит у стены-окна, смотрит на хмурую реку. Горошины дождя деликатно постукивают в стекло, мокрые деревья жмутся поближе к станции, и на пляже сейчас ни души. Это к лучшему: Когда солнце, когда Днепр буквально закипает от тел, Славика и вовсе заедает хандра. Он с угрюмым видом садится во второе кресло и от нечего делать подключается к Джордже. Этот однорукий румын, заядлый альпинист, подбирается нынче со своей группой к вершине Эвереста…
Я знаю, о чем Славик может сейчас распространяться до бесконечности. О том, что «Поливит», при всем уважении Славика к Службе Солнца, — архинеразумная затея. Поливит — много жизней. Так названа наша экспериментальная станция. Здесь установлено два аппарата, которые могут подключить мозг любого человека к сознанию одного из двухсот «актеров». Их отбирали долго, с такими придирками, какие не снились и космонавтам. Я втайне восхищаюсь нашими «актерами». Это люди кристальной нравственной чистоты и огромного духовного богатства. Одни согласились на эксперимент добровольно, других упросила Академия наук. Вы только подумайте, какое надо иметь мужество, чтобы позволять каждому кому не лень жить, пусть и недолго, твоей жизнью. «Актерами» их назвал какой-то остряк-самоучка. Действительно, о какой игре может идти речь? Просто живут хорошие люди. Живут красиво и чисто. А мы этим пользуемся… Мы говорим им: «Разрешите, я побуду немного вами…»
— Кого-то уже несет нечистая сила, — сообщает бодренько Славик. — И дождь ему нипочем.
Конечно, он грубит нарочно, но мне все равно неприятно. Коробит.
Старик был шустрый и разговорчивый. Он смешно, словно мокрый пес, отряхнулся у порога, заспешил к креслу.
— Вижу, первый сегодня. Повезло. Между прочим, я вообще везучий. Жизнь вспомню — ни одного дня не жаль. Все в удовольствие. А теперь решил посмотреть, как другие по скользкой палубе ходят. Без кино чтобы. Из первых рук.
Старик мне сразу чем-то не понравился. Болтает много: «Все в удовольствие…» От такого гурмана, и стошнить может. Я отвернулся и стал молча настраивать поливит.
Это, Оля, кленовый листок. Маленький, будто детская ладошка с растопыренными пальцами. А вот потертые медные пятаки. Да, да. Они сейчас висят на осине, как старая кольчуга богатыря. Это листья осины, Оля…
Господи, почему я уже полгода рассказываю тебе об осенней листве, о застенчивых — ведь они
