судей, заседавших в Эглингтоне. Шутка сказать, ведь это высокое собрание выполняло здесь обязанности комитета бдительности, и я имел накануне перед глазами наглядный и грозный пример того, как велики и даже неограниченны были права и полномочия подобного учреждения!
Тот же проходимец, который дважды пытался встать между мной и Томасом, а в конце концов задержал меня как 'лицо подозрительное', выступал здесь в суде в качестве главного обвинителя. С большой горячностью и тоном, не терпящим возражений, он утверждал, что я послан сюда английскими аболиционистами, а может быть, даже и самим британским правительством с целью сеять мятеж и смуту среди рабов. После всего того, что произошло между мной и этим проклятым Томом Дикарем, самая мягкая мера, которая, по его словам, должна была быть применена ко мне в интересах общества, спокойствию которого я угрожаю, это - публичная порка и позорное изгнание из страны.
Это предложение было встречено громкими криками одобрения, и только бесстрашное вмешательство плантатора, с которым я познакомился в пути, спасло меня от грозившей мне участи. Так как я вместе с ним прибыл в Эглингтон, он считал, что я состою под его защитой. Поэтому он решил, что обязан вступиться за меня.
Он заявил, что мы совершенно случайно встретились с ним в дороге. Во все время пути мое отношение к убийце, подвергшемуся накануне столь заслуженной каре, не могло внушить никаких подозрений, а проявленную перед казнью жалость к преступнику нужно было отнести за счет необдуманной гуманности. Не приходилось и рассчитывать, чтобы иностранец, англичанин, полностью разделял чувства американского народа.
Необходимо, - это разумелось само собой, - любыми средствами препятствовать всякому вмешательству во внутренние дела южных штатов и строго карать всякое посягательство в этой области. Но все же следует оставаться в границах разумного и целесообразного.
- Будь этот джентльмен человеком из северных штатов, - добавил мой заступник, - каким-нибудь янки, его можно было бы выпороть, не боясь никаких особенно неприятных последствий, даже и сжечь живьем, как того подлого негра. Можно пороть, бить, казнить, топтать ногами всяких там янки, не опасаясь вызвать чьего-либо недовольства или разрыва отношений с северными штатами, которые прежде всего опасаются, как бы не сократилась торговля с Югом. Но, - подчеркнул мой новоявленный друг, - не следует забывать, что обвиняемый в данном случае - англичанин; это совершенно меняет дело. Английского гражданина безнаказанно истязать не удастся. Из взятых у этого приезжего писем совершенно ясно, что у него есть деньги, влиятельные друзья и что придется держать ответ за незаконные действия и насилия, которым его подвергнут. Соединенные Штаты, разумеется, могут снова расправиться с Англией, как и в прошлую войну. Но… при настоящем положении вещей, особенно принимая во внимание возбуждение, царящее среди рабов, война безусловно нежелательна.
Таковы были в общих чертах мысли, положенные в основу защитительной речи, с помощью которой мой друг плантатор вырвал меня из когтей комитета бдительности.
Можно не сомневаться, что совсем иным оказался бы исход этого дела, если бы он сам или судьи знали, кто я на самом деле…
Пока происходили эти дебаты, меня перенесли в таверну, где темнокожие женщины с обычной для них заботливостью и добротой привели меня в чувство. Вскоре ко мне зашел и мой друг плантатор.
Увидев, что состояние моего здоровья не позволяет мне немедленно двинуться в дальнейший путь, и считая, что пребывание в поселке и особенно в таверне, где еще раздавался шум незавершенной оргии и слышались угрожающие крики пьяных завсегдатаев, небезопасно для меня и вряд ли будет способствовать моему быстрому выздоровлению, мой новый друг предложил мне погостить у него.
Я с радостью принял его приглашение.
Пролежав несколько дней в постели, я почувствовал себя уже вполне окрепшим и здоровым.
Мой защитник, не имевший хотя бы отдаленного представления о том, какие нити связывали меня с Томасом, приписывал интерес, проявленный мною к судьбе пойманного негра, опасениям, которые я мог испытывать за свою собственную судьбу. Он выбивался потому из сил, чтобы изгладить тяжелое впечатление, которое должны были оставить во мне виденные мною сцены, и снять с южных штатов обвинение в варварстве - увы, достаточно обоснованное.
Он честью клялся мне, что подобные происшествия -большая редкость. Время от времени, правда, - да, этого отрицать нельзя, - народ, доведенный до исступления проделками этих проклятых негров, может дойти до тех крайностей, свидетелем которых мне пришлось стать. Но сжигание людей живьем - большая редкость. Он может припомнить не больше двух или, самое большее, трех подобных случаев, и они всегда бывали вызваны каким-нибудь неслыханным преступлением - убийством белого или насилием над белой женщиной. Он смеет надеяться, добавил он, что я не придам этой истории чрезмерного значения, не сочту возможным делать на этом основании какие-либо выводы или отрицать права населения южных штатов занимать достойное место среди цивилизованных и христианских народов.
- Вся суть в том, - заявил он в заключение, - что негры - совершеннейшие дикари, и время от времени приходится прибегать к решительным мерам, чтобы внушить им страх; ведь только при помощи страха их можно держать в повиновении.
Убеждения и взгляды этого южного плантатора были так незыблемы, что нечего было и рассчитывать побороть их. К тому же я находился в таком состоянии, что не имел сил вступить с ним в спор. Вспомнив слова евангелия о том, что не следует метать бисера перед свиньями, я удовольствовался несколькими общими фразами, сказав, что существующий в Америке, этой большой и богатой стране, обычай устраивать охоту на негров и сжигать их живьем несовместим с моими понятиями о цивилизации и христианстве. На что хозяин дома, со своей стороны, с любезной, но снисходительной улыбкой заметил, что предрассудки европейцев в некоторых вопросах прямо необъяснимы.
Придя к заключению, что спор на эту тему бесполезен, мы оба уже больше не возвращались к ней и все время до моего отъезда разговаривали о самых безразличных вещах.
Почувствовав себя настолько окрепшим, что я мог уже сесть на лошадь, я поторопился тронуться в путь.
Прощаясь со мной, мой новый знакомый дружески мне посоветовал не давать чрезмерную волю чувствам и не высказывать своих, как он выразился, 'европейских' взглядов и мнений.
- Если путешествуешь по Турции, - сказал он, сам не замечая, как странно в его устах должно звучать сравнение 'демократической' Южной Каролины с деспотической Турцией, - нужно вести себя как турки или, по крайней мере, предоставлять им действовать по-своему, воздерживаясь от какого-либо вмешательства.
ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ
По прибытии в Чарльстон, куда я добрался без каких-либо приключений, достойных упоминания, я направился к негоцианту, на торговый дом которого у меня был аккредитив.
Я встретился там с одним иностранцем, в котором сразу же по говору и манере держаться признал капитана торгового корабля. Он что-то объяснял владельцу фирмы с большой горячностью, видимо жалуясь на какие-то обиды и оскорбления.
Из его слов я понял, что корабль, которым он управляет, держал путь из Бостона в штате Массачузетс и направлялся в Гаванну. Захваченный в пути штормом, корабль вынужден был зайти в чарльстонскую гавань. Из восьми человек экипажа пять было 'цветных', не считая повара. Все они были из Массачузетса, родились на мысе Код, все были великолепными моряками.
Все эти 'цветные' моряки, - на это, не скупясь на сильные выражения, и жаловался капитан, - были сняты с корабля и посажены в чарльстонскую тюрьму. Негоциант, у которого я его застал, был, видимо, связан торговыми делами с бостонскими владельцами корабля, и капитан желал узнать от него, каким способом он может добиться возмещения убытков, беззаконно причиненных ему действиями чарльстонских властей, оскорбительными как для него самого, так и для всего его экипажа.
- Насколько мне известно, в Чарльстон сегодня прибыл представитель Массачузетса, - нехотя произнес негоциант, многозначительно подмигнув своему компаньону и весьма недоброжелательно взглянув затем на
