— Я никогда не видел ее, это всего лишь игра воображения. Думаю, если бы я не зашторивал окно, я решился бы взглянуть на нее. Но даже если ее там и нет, можно вбить себе в голову всякие страшные картины, ощущать опасность, поддаваясь своим же фантазиям. Болезненным фантазиям, должен вам сказать.
Маттиас кивнул.
— Можно понять твои чувства.
— Опиши свои приступы, — попросил Бранд.
Микаел стал обдумывать, как ему все это понятнее изложить. Описать тьму, готовую поглотить его, описать то самое?.. Нелегко описать в словах собственный страх!
Но не успел он еще начать рассказывать, как со двора послышался плач.
— О, Господи, — сказала Матильда, — девчонки решили искупать Тристана в бочке!
— Ирмелин не могла до такого додуматься! — воскликнула Хильда.
— Это придумала Лене, я ее знаю, — сказала Джессика.
— Спасай последнего маркграфа! — крикнула Александру Сесилия, сверкая глазами. Она-то знала, как он озабочен продолжением рода Паладинов, поэтому отпускала порой грубоватые шутки по этому поводу, не забывая при этом заботиться о внуках.
Вся молодежь выбежала спасать перепуганного Тристана, готового вот-вот утонуть.
В гостиной, кроме Микаела, остались только Лив, Александр и Бранд. И Аре, разумеется.
— Ну, а теперь о твоих приступах, Микаел, — требовательно произнес Александр.
Ему было легче говорить об этом с ними, пожилыми и более опытными. Они спокойно слушали его, но Микаел заметил в их взглядах беспокойство.
Под конец он, словно извиняясь, сказал:
— Надеюсь, что мне здесь станет лучше. Здесь мне так хорошо! И когда-нибудь последствия срыва сойдут на нет.
— Ты знаешь, что это такое? — спросил Бранд.
— Да, думаю, что знаю. Но я не могу выразить это в словах. Не осмеливаюсь назвать все своими именами.
Лив взяла его за руку.
— Мы прогоним твоих призраков, Микаел. Не утруждай себя размышлениями об этом.
Все поддержали ее.
— Ты говорил откровенно со своей женой? — спросил Александр. — Это может быть важнее, чем ты думаешь.
— Я знаю, — медленно произнес Микаел, — но ей так трудно во всем разобраться. Она получила совершенно безумное воспитание, она фанатичная католичка, и от этого никому не становится лучше.
Все пристально посмотрели на него. Лив улыбнулась.
— Люди Льда просто удивительны, — сказала она, глядя, как все возвращаются в гостиную и садятся по своим местам, — чувственным переживаниям подвергнуты не только «меченые». Сесилия и Тарье, к примеру, установили друг с другом мысленный контакт на расстоянии. Микаел же явно способен видеть невидимое.
— Думаю, что Тарье обладал множеством сверхъестественных качеств, — сказала Сесилия. — Он мог передать что-то из этого сыну. Однажды между мной и Танкредом была установлена сверхчувственная связь. Что касается меня, то, я думаю, что мне эти качества достались от Суль.
— А вот мы вполне обычные люди, — сказал Андреас, — ничем не примечательные…
— Ну, ну, — улыбнулась Эли, — разве кто-нибудь из нас жалуется?
Находясь среди них, Микаел чувствовал себя таким счастливым, что его просто распирало от радости. Он был среди своих! И его любимый маленький Доминик тоже нашел себя в этой фантастической семье.
12
На сеновале продолжалась оживленная беседа.
Доминик чувствовал себя героем, поскольку он был почти на четыре года старше Никласа и Виллему. Они смотрели на него снизу вверх, как на взрослого. Сам же он был удивлен этому, хотя и отчасти польщен.
Виллему, обещавшая стать красавицей со своими светло-рыжими локонами и тонкой кожей, была к тому же очень темпераментной. Своими светлыми красками она отличалась от остальных Людей Льда.
Ей ужасно хотелось произвести впечатление на Доминика, поэтому она важничала и строила из себя неизвестно что: раздраженно перебивала всех, вертелась, гримасничала.
В Никласе было много от Тарье. Раскосые глаза и высокие скулы, пристальный взгляд, спокойная улыбка. Никлас был мягким, нежным и спокойным мальчиком, но в нем просматривалась скрытая неукротимость, обещавшая однажды вырваться на поверхность, словно огонь из потухшего вулкана.
Доминик нравился всем. Детство, прошедшее рядом с истерически заботливой матерью, в постоянном отсутствии отца, который был на войне, наложило на него свой отпечаток. За его внешним спокойствием скрывалась нервозная тревога и неуверенность. Доминик знал людей, будучи еще не в состоянии понять их, поскольку сам был еще ребенком. Но именно это знание наполняло его восхищением и тревогой.
— Мы избранные, — горячо утверждала Виллему, не догадываясь о том, что пользуется выражением Колгрима. — Я слышала, что те, у кого желтые глаза, отличаются от остальных. У Никласа, например, горячие руки, можешь мне поверить! Однажды я ушиблась, и когда он взялся рукой за мой локоть, все сразу прошло. Почти сразу.
Доминик обратил свой сияющий взор к Никласу. Доминик был красивым мальчиком, но слишком уж темноволосым для Людей Льда. Ведь в жилах его текла и южно-французская кровь.
— Это правда?
Никлас кивнул.
— Я не знаю, как это у меня получается. Просто получается, и все. Это так забавно!
— А ты, Доминик, — вкрадчиво произнесла она, — ты умеешь делать что-нибудь такое?
Доминик задумался.
— Да, умею. Не то, что делает Никлас, а совсем другое. Подумай о чем-нибудь, Виллему! Очень настойчиво. И я скажу тебе, о чем ты думаешь.
— Что? У тебя это получалось?
— Много раз. Попробуй!
Виллему закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться. Все ее существо от поднятых плеч до стиснутых рук и обтрепанных башмаков превратилось в мысль.
Она думала о печенье, засунутом в карман передника.
Доминик тоже закрыл глаза.
— Оно четырехугольное, светло-коричневое. Его можно есть, оно вкусное. Оно находится в темном месте. Но с ним связано какое-то коварство. Ты стащила его?
Виллему кивнула, не глядя на него. Никлас смотрел на обоих во все глаза.
— Оно совсем рядом, — продолжал Доминик, — думаю, что это печенье, лежащее у тебя в кармане.
Виллему открыла глаза и шумно выдохнула.
— Не такой уж ты премудрый! — сказала она и с благоговеньем вытащила из кармана печенье. — Подумаешь!
