пошевелиться.
Он долго лежал так, потом с трудом встал.
То самое победило! Борьба была окончена. Теперь он знал, что ему делать. Так мало отделяло его теперь от непостижимого.
Он достал из кармана порошок. Он долго хранил его там, делая вид, будто не знает об этом. Порошок этот вроде бы был ему и не нужен, но однажды, когда его рука не нащупала его через ткань подкладки, он безумно испугался. И когда он снова нашел его — а порошок этот застрял за подкладкой — он почувствовал такое облегчение, что у него даже подкосились ноги.
И вот он вынул его, набрал на кухне воды, растворил. Наконец-то! Наконец-то он сделал это! Закрыв глаза, Микаел сделал медленный вздох. Несказанный покой разливался по его телу.
Доминик? Это имя было ему совершенно незнакомо, он не знал никого с таким именем. Это имя было теперь за пределами его мира.
Он медленно побрел к деду. Лег рядом с ним на широкую двуспальную кровать. Аре на миг очнулся. Микаел взял его за руку. И старик снова погрузился в забытье, с радостной улыбкой на губах. Его любимый внук был рядом с ним — после стольких лет отсутствия.
И уже в полузабытьи Микаел услышал шум и хруст, сопровождаемый оглушительным треском.
Доминик, заснувший в своей комнате, вздрогнул во сне и проснулся. Он тоже слышал это.
«Это упала липа на аллее», — подумал мальчик и снова заснул.
13
Их нашли на следующее утро, мирно спящих рука об руку: старого патриарха и его долгожданного внука Микаела, сына Тарье.
Посадив с собой на коня Доминика, Андреас поскакал бешеным галопом в Гростенсхольм. Там он передал перепуганного Доминика служанкам, сказав мальчику, что его отец серьезно болен, хотя опасности особой нет. Говоря это, Андреас чувствовал себя негодяем, но ничего другого он придумать не смог. Он прихватил с собой Маттиаса и Сесилию, остальные должны были явиться позже.
Паладины жили в Элистранде, но в данный момент они оказались у Лив.
Маттиас быстро осмотрел обоих, лежащих на кровати.
— Дядя Аре мертв.
— Мы это знаем, — сказал Бранд. — Липа упала. А Микаел?
— Этого я пока не знаю. Он в глубокой коме. Даже если он еще и не мертв, я ничем не смогу ему помочь.
— Как это могло случиться?
— Думаю, он выпил что-то. Я видел кое-что на столе…
Он вышел из комнаты и принес крошечную берестяную коробочку.
— В ней что-то было. Посмотри, здесь кое-что осталось!
Он понюхал остатки порошка.
— Ага, теперь я знаю, что это!
— Ты можешь помочь?
— Боюсь, что уже слишком поздно. Яд всосался в кровь.
— Я позову Никласа, — сказал Бранд.
Сесилия стояла в дверях и ругала всех, в том числе и себя. Все, прибывшие из Гростенсхольма, были смущены, всех мучили теперь угрызения совести.
— Он же говорил нам об этом, — убивалась Лив, — когда вы все вышли во двор, где стояла бочка с водой. Он говорил о своей жене-католичке — о том, что ей нужно стать вдовой, чтобы повторно выйти замуж. Католики ведь не могут повторно вступать в брак, если супруг еще не умер. Но тогда я не поверила этому! И еще он говорил о том, что его влечет небытие.
— Что именно он сказал? — вырвалось у Сесилии.
Лив опустилась на колени перед своим мертвым братом и гладила его белый лоб, говоря при этом о Микаеле. Она пыталась объяснить, в чем состояли его приступы, пыталась обрисовать то самое, чему он не мог дать название.
— Идиоты, — всхлипывала Сесилия, — мы все вели себя как идиоты! Ведь дядя Аре говорил же нам: «С мертвыми не играют!» Ты тоже, Маттиас, говорил об этом. Ты говорил, что это депрессия. Ты же, мама, спрашивала его об этой женщине, Магде фон Стейерхорн: не прикасалась ли она к нему? И мы так ничего и не поняли!
— Чего не поняли?
— Не поняли, что собой представляет то самое, о чем он говорил маме, Александру и Бранду. Если бы я услышала об этом, я бы сразу догадалась!
— Ты так думаешь? — мягко спросила Лив.
— Возможно, что и нет. Легко быть мудрым задним числом.
— Так что же это было?
— Конечно же, жажда смерти. Она выступала для него в фигуре самой Смерти или же в образе Магды фон Стейерхорн, или же в чем-то самом по себе соблазнительном, этого мы не знаем. То самое как раз и было той депрессией, о которой ты говорил, Маттиас.
— Думаю, Вы драматизируете все, тетя Сесилия. По-моему, не следует ссылаться на что- то сверхъестественное, чтобы разгадать эту загадку. Возможно, ответ кроется в самом Микаеле…
Он замолчал, видя, что в комнату вошел Никлас. Лив тут же подвела мальчика к Микаелу.
— Я много раз видела, как мой отец, Тенгель Добрый, делал это. Давай, Никлас, положи свои руки на сердце Микаела. Да, вот так! И держи так! И молись, чтобы он выжил!
— Но, тетя Лив…
— Не говори, что он мертв, я не хочу даже слышать об этом! Подумай о Доминике, который может потерять своего отца! Этого нельзя допустить. И Аре никогда не позволил бы Микаелу сделать это, я знаю. Да и все мы… Он не должен умереть, Никлас. Понимаешь?
У пятилетнего мальчика вид был несчастный и растерянный. Но он сделал то, что сказала ему Лив. Она была настолько удручена происшедшим, что не задумывалась над тем, какое бремя возлагает на детские плечи.
Матильда тем временем высвободила руку Аре из руки внука.
— Они оба уже окоченели? — спросил тихо Маттиас.
— Нет, — ответила Матильда, — Микаел еще нет…
Присутствующие с облегчением вздохнули.
— Мы должны теперь использовать все колдовские средства Людей Льда, — сказала Сесилия.
От ее слов Маттиас словно очнулся.
— Хильда, — сбивчиво произнес он, — отправляйся сейчас же в Гростенсхольм и привези сюда все запасы! Все лекарственные травы, какие там есть! Вот ключ от шкафа. Тетя Сесилия кое-что смыслит в этом.
Хильда тут же исчезла.
— А ты знаешь, как ими пользоваться? — поинтересовалась Лив.
— Нет, не знаю, — вздохнул Маттиас. — Мне не у кого было учиться.
— Я помогу тебе, как смогу, — пообещала Лив.
— Я тоже, — сказала Сесилия, — Тарье научил меня кое-чему.
Страшась собственных слов, Лив произнесла:
