Эфросиния же всегда опасалась загара. — Я ехала верхом всю дорогу. Не удивительно, что мое платье пропахло лошадью.
«Деревенщина, а знает французский», — подумала Эфросиния, прищурившись. Она не успела обдумать следующий шаг, как Ингрид повернулась к ее матери.
— Какой у вас замечательный гобелен!
— Да, пасторальный сюжет, — быстро объяснила Эфросиния, чтобы блеснуть своими знаниями.
— С чего вы взяли? — улыбнулась Ингрид. — Это Зевс, который только что соблазнил Ио.
Эфросиния вспыхнула.
— Но ведь здесь нет никакой женщины!
— Конечно, зато есть корова. Когда Гера обнаружила, что Зевс неравнодушен к Ио, она превратила ее в корову.
— Какой ужас! — воскликнула мать Эфросинии. — Надо сейчас же снять этот гобелен!
— Зачем? — удивилась Ингрид. — Ведь это произведение искусства.
— Женщины не должны знать слишком много, — вмешалась Эфросиния. — Мужчины не любят ученых женщин.
— Вы правы, они так глупы, что им нужны гусыни, которые думают только о своей внешности. А потом они чахнут от тоски с такими женами.
— Ты права, Ингрид, — Тур Эгиль улыбнулся. — Как хорошо, что ты приехала! Нам с тобой надо обсудить наше будущее. И ты должна рассказать мне побольше о Гростенсхольме.
— Вот как? — сладким голосом проговорила мать Эфросинии. — Значит, малютка Ингрид получит в наследство поместье? Недурно.
«Чертова баба», — подумала Ингрид.
— Конечно, ведь чем-то я должна была прельстить Тура Эгиля. Если не ошибаюсь, ты женишься на мне исключительно ради Гростенсхольма?
— Разумеется, — улыбнулся он, не отрывая от нее влюбленного взгляда.
Эфросинию охватил гнев, но ей удалось преодолеть его.
— Тур Эгиль, по-моему, Ингрид сейчас следует подняться наверх и переодеться, если только у нее есть с собой запасное платье. А мы с тобой пока посидим на террасе.
— Конечно, — тут же вмешалась ее мать, — ведь Тур Эгиль еще не слыхал, как ты поешь и играешь на лютне. Это бесподобно!
В глазах Тура Эгиля мелькнула растерянность.
— Сейчас, тетушка, меня не прельщают никакие песни, ведь я собираюсь жениться на прекраснейшей из девушек!
Казалось, Эфорсинию вот-вот хватит удар, если у девиц ее возраста когда-нибудь бывают удары.
— Мы можем просто поболтать, если Эфросиния не против, — быстро сказал Тур Эгиль.
«Прекрасно, — подумала она. — Я отдам ему все. Заставлю понять, сколько радости он испытает в моих объятиях, если только он откажется от этой желтоглазой ведьмы!»
— С удовольствием! — она положила руку ему на плечо и послала Ингрид сладкую улыбку и взгляд, острый, как бритва.
«Нет, дорогая, ничего у тебя не выйдет, — ответила Ингрид на взгляд Эфросинии. — Я знаю, что ты за штучка и что у тебя на уме. Ты хуже любой продажной женщины, те по крайней мере ничего из себя не строят. Игра, которую ты ведешь с мужчинами, в тысячу раз хуже и грязнее. Но ты слишком глупа».
— Поболтайте, я скоро приду, — сказала она Туру Эгилю.
Но Ингрид была бы не Ингрид, если б отказала себе в маленьком фокусе. Одним взглядом она заставила жениха на многое посмотреть иначе.
Тур Эгиль и прекрасная Эфросиния расположились на террасе, примыкавшей к гостиной. Мать скромно удалилась, чтобы им не мешать.
Эфросиния сидела так, чтобы в вырезе платья Тур Эгиль мог видеть ее грудь, правда, под тончайшей шалью. Она соблазнительно подалась к нему.
— Ну что, Тур Эгиль, я сильно изменилась с тех пор, как мы виделись в последний раз?
«Господи, какая же она самодовольная кукла», — с удивлением подумал Тур Эгиль. Раньше он этого не замечал.
Коварный взгляд Ингрид на многое раскрыл ему глаза. Он видел и то, что было, и то, чего не было.
— Конечно, ты изменилась, — сказал он. — Ты изрядно пополнела.
Эфросиния отпрянула от него, онемев от гнева.
— Как это пополнела? Какая была, такая и есть!
— И потом, почему ты такая бледная? У тебя совсем чахлый вид! Ты только посмотри на Ингрид — здоровая, румяная, красивая! А какая она умная! Разговаривать с ней — истинное удовольствие!
Эфросиния кипела от гнева. До сих пор все мужчины говорили ей только комплименты, и она привыкла упиваться ими. От слов Тура Эгиля у нее перехватило дыхание, потом в ее душе, точно лава в вулкане, заклокотала оскорбленная гордость. Его последняя похвала Ингрид вызвала извержение вулкана. Эфросиния схватила канделябр и стала с бешенством бить Тура Эгиля по голове. Ее обуревало единственное желание — уничтожить того, кто посмел предпочесть ей другую женщину. Зазвенело разбитое стекло, и Тур Эгиль Фредерик Севед Франке тихо сполз на пол. Канделябр был окован серебром, такие канделябры обычно ставятся на пол.
Когда прибежала мать и служанки, Эфросиния стояла и с удивлением смотрела на своего троюродного брата.
— Что ты наделала? — в ужасе закричала мать.
— Он сказал… сказал, что я… бледная! И глупая!… Так ему и надо!.. Вели ему встать.
Но было уже поздно. Пришла Ингрид, пришли слуги, пришел отец Эфросинии. К тому времени дворецкий уже привел представителя закона.
Мать сделала последнюю отчаянную попытку спасти дочь.
— Это она убила его! — закричала она, показывая на Ингрид, которая сидела на полу, положив голову Тура Эгиля себе на колени.
Но тут возмутились все слуги, и Эфросинии с матерью больше нечего было сказать в свое оправдание.
Поднялась суматоха, и пока страж закона пытался поговорить с рыдавшими матерью и дочерью, Ингрид поняла, что ей в этом доме делать нечего. Она грустно попрощалась с Туром Эгилем Фредериком Севедом Франке, которого так и не успела узнать по-настоящему и с которым ей, возможно, было бы хорошо, а, возможно, и нет, потому что ему было бы трудно понять ее. Но в любом случае он был добр к ней. Ингрид понимала, что косвенно виновата в его смерти, хотя и не знала, что именно произошло между ним и тщеславной Эфросинией. Все складывалось невесело, Ингрид не могла даже пойти на похороны жениха, потому что ей пришлось бы долго находиться в церкви, а этого она не вынесла бы.
Забрав свои вещи, она потихоньку покинула дом. Никто этого не заметил, все кричали, перебивая друг друга.
Ингрид было жаль Тура Эгиля, но сейчас ее заботило другое.
Она вывела из конюшни свою лошадь, приторочила к седлу сундук и поехала домой.
