На что он, собственно, надеялся? На то, что он единственный, кто узнал о сокровищах господина Йолина? Что он единственный человек в Норвегии, желающий обогатиться? Найти клад и ничем не поплатиться за это, разве это не древнейшая мечта людей? Разве это не одно из самых примитивных стремлений?
Он постучал в дверь к Терье Йолинсону, и когда никто не ответил, он вошел. Незаметно проскользнув в свою спальню, он взял дорожную сумку.
Но когда он снова проходил через кухню, там стояла Сольвейг.
И снова его поразило исходящее от нее тепло. Лицо ее было слишком худым, чтобы его можно было назвать красивым, но что такое, собственно, красота? Он редко видел таких привлекательных женщин.
Она казалась усталой, измученной. Глаза ее были обведены темными кругами, в уголках рта пролегли морщины. Сколько бессонных ночей она провела?
«Они живут в грехе…»
«Мальчик одержим…».
Эскилю показалось, что остальные жители не слишком много общаются с этими людьми. Религиозный пиетизм расцвел махровым цветом в этой маленькой, забытой богом деревушке.
Она быстро подошла к нему. Взгляд ее выражал безнадежность.
— Ты не собираешься перебираться наверх, юноша? — спросила она.
— Собираюсь, — смущенно ответил он. — В том доме так красиво! Неописуемо красиво!
Беспомощно покачав головой, она с трудом подобрала нужные слова.
— Ты не должен этого делать, юноша, не должен, ты такой чистый и доверчивый! Не стоит лишаться жизни ради какой-то глупой мечты! Ведь Терье наверняка рассказывал тебе о проклятом кладе? Наверняка он затуманил тебе мозги!
Она произнесла слово «проклятый» не как ругательство, а в подлинном его смысле. Проклятый, заколдованный.
Он был удивлен: значит, Терье всем рассказывал о кладе? Но почему?
И он спросил об этом вслух.
Сначала она плотно сжала рот, потом бросила торопливый взгляд на окно и, убедившись в том, что Терье далеко, в поле, и всецело поглощен работой, она сказала:
— Я хочу тебе сказать вот что. Он пытался убить меня, но у него ничего не получилось, не убьет он и тебя. Нет, нет, он не притронется к тебе. Но… Терье только и думает о том, чтобы найти клад. Но сам он не осмеливается его искать, это слишком опасно.
— Опасно? Почему же?
Ее светло-серые глаза блеснули. Откинув со лба темные локоны, она сказала:
— Я уже сказала, почему: потому что сокровища эти прокляты. Прокляты господином Йолином. Все считают, что это он сам приходит и убивает тех, кто пытается приблизиться к его сокровищам. И Терье выжидает. Когда-нибудь кто-то обнаружит их местонахождение. Найдет клад — и, разумеется, погибнет. А Терье присвоит сокровища себе.
— Но сам-то он при этом не погибнет, — сухо заметил Эскиль.
— Да, он вбил себе это в голову. Он считает, что днем к сокровищам приближаться не опасно.
— Он выдает желаемое за действительное, — пробормотал Эскиль. — Но на чем ты основываешь свои рассуждения? Ведь ты уверена в том, что говоришь, я это вижу.
Сольвейг задрожала.
— Что мне еще остается делать? — воскликнула она.
Из внутренней части дома донесся жалобный стон. И тут же в глазах ее вспыхнул страх.
— Это твой сын? — спросил Эскиль. — Можно мне поздороваться с ним?
— Поздороваться с маленьким Йолином? — спросила она, глядя на него широко раскрытыми глазами. — Это из любопытства или же…
— Об этом я не думаю, просто мне кажется, что он ужасно одинок.
Выражение недоверия на ее лице сменилось робкой радостью. Глаза просветлели. Эскиль никогда не видел такого говорящего, изменчивого лица.
— Да, если ты этого в самом деле хочешь, пошли! Но вид у него вовсе не привлекательный. Она повела его за собой.
— Сколько ему лет? — спросил Эскиль на ходу.
— Одиннадцать. Когда-то он был таким милым, таким красивым!
Перед самой дверью детской она остановилась и прошептала:
— Здесь, в Эльдафьорде, распускают слухи, будто он одержим злым духом.
— Какая нелепость! — сказал Эскиль, не знавший ничего ни о демонах, ни о призраках Гростенсхольма. — Злых духов вообще не существует, об этом пишут только в Библии и других древних книгах.
С благодарностью улыбнувшись ему, она открыла дверь.
И когда Эскиль увидел в постели жалкое маленькое существо, сердце его сжалось. Сольвейг подошла к постели и положила на лоб мальчика мокрое полотенце.
— Это вовсе не помешательство, — тихо и осторожно произнес Эскиль, немного оправившись от шока. — Я это знаю. Мой отец врач, совершенно особый врач. И у него был такой пациент. При мне он говорил, что это опухоль мозга.
Сольвейг смотрела на него глазами, исполненными надежды, напрасной надежды.
— Ему может помочь доктор? Или больница? Эскиль покачал головой.
— Нет. Но мой отец… Я не помню, что было с тем пациентом. Его привели к моему отцу. И отец несколько раз навещал его, потому что тот жил далеко. Но потом эти посещения прекратились. Но я не слышал, чтобы этот пациент умер. Это было очень давно, я был тогда совсем маленьким и не интересовался медициной.
Слова Сольвейг прозвучали как отзвук безнадежной мечты:
— Если бы твой отец смог приехать сюда… Эскиль не верил, что так будет, поэтому неохотно произнес:
— Не знаю, смог бы он помочь. Мне не хотелось бы понапрасну обнадеживать тебя…
Сев на корточки возле постели, он произнес достаточно громко, чтобы мальчик мог его услышать:
— Привет, Йолин! Меня зовут Эскиль. Могу ли я что-нибудь сделать для тебя?
Маленький Йолин посмотрел на него отупевшим от боли взглядом.
— Больно… — прошептал он.
— Понимаю, — ответил Эскиль. Повернувшись к Сольвейг, он спросил:
— Ты даешь ему болеутоляющее?
— Нет, а что это такое? У меня есть какие-то старинные капли, которые он нюхает, но они, в основном, помогают при обмороке. Да и они уже подходят к концу. Мне кажется, они вообще ему не помогают.
— Подожди, я прихватил с собой кое-что из дома.
Он пошел в кухню и принес лекарство, которое ему удалось дать мальчику. Он понятия не имел, что это такое, но он видел, как Хейке дозировал это лекарство — и он мог сделать то же самое!
— Посмотрим, подействует ли оно. Во всяком случае, оно помогло мне однажды, когда у меня болела голова. Конечно, у меня не было ничего серьезного, просто я перенапряг глаза.
Он заметил, что слишком много болтает. Но он не в силах был остановиться; судьба маленького Йолина настолько потрясла его, что он был совершенно вне себя.
