уже развиваться пневмония, а из-за неподвижного образа жизни процесс идет очень быстро. Весьма неприятная история, надо сказать, нам следует предпринять завтра расследование среди персонала.
— Состояние ее безнадежно? — вырвалось у Кристоффера.
Главный врач внимательно посмотрел на него.
— Мы никого не считаем безнадежным до тех пор, пока на него не наденут саван, — жестко произнес он. — Но… единственное, что мы можем теперь сделать, так это хоть как-то обогреть ее. И нам остается только ждать. Спокойной ночи!
«Ждать конца, хотел он сказать, — подумал Кристоффер. — И я буду ждать вместе с ней…»
Но ему этого делать не пришлось, поскольку на следующий день ему предстояло провести сложную операцию, так что теперь ему необходим был отдых. Ему не хотелось оставлять Марит одну, он по-прежнему чувствовал огромную ответственность за нее.
Собственно говоря, он так и не понял, что же так сильно привязывало его к ней. Ведь у него было множество других пациентов.
Все пошли спать, только он один остался сидеть рядом на стуле, не спуская с нее глаз. Это был узенький, неудобный стул, и в палате было жарко, как в печке, но он не обращал на это внимания. Ему показалось, что она вот-вот очнется от комы, и это можно было объяснить тем, что такая жара была для нее невыносима.
Вошла дежурная медсестра и шепотом произнесла:
— Ну и жарища здесь!
Улыбнувшись, Кристоффер кивнул ей в ответ. Она ушла, и он снова остался один. Наедине с Марит, которая, в определенном смысле, явилась причиной его разрыва с Лизой- Меретой.
Собственно говоря, теперь он был ей благодарен за это. Впервые за этот вечер он подумал о Лизе-Мерете — подумал с облегчением. Он свободен. Это было прекрасное чувство.
Он очнулся от своих мыслей, услышав слабый всхлип Марит. Он внимательно посмотрел ей в лицо.
На лице ее определенно показались признаки жизни.
— Марит… — ласково произнес он.
На ее изможденном лице появилось какое-то движение. Изможденное, с лихорадочными пятнами на щеках, с катящимися по вискам каплями пота, лицо ее было тем не менее невыразимо прекрасным. Да, эта красота была именно невыразимой, иначе ее назвать было нельзя. Такой мимолетной, такой неопределенной, и она казалась из-за этого загадочной. Красота Лизы-Мереты бросалась в глаза сразу, она была подобна удару кулака, и простодушные мужчины падали перед ней ниц. Теперь же он понял, насколько банальной была его реакция на внешнюю привлекательность.
Он пристально рассматривал лицо Марит. Очнется ли она? Или это были последние судорожные рефлексы перед смертью?
Скорее всего, последнее. Ей уже не раз пророчили смерть, но она приходила в себя, на этот же раз не было никаких надежд. Спасти ее могло только чудо.
И Бенедикте здесь больше не было.
— Марит, — прошептал он. — Я люблю тебя, ты же знаешь…
Теперь он мог с уверенностью сказать это. У него больше не было обязательств по отношению к Лизе-Мерете, и Марит верила его признаниям в любви. Он не мог предать ее в последние мгновения жизни.
И тут она открыла глаза. Взгляд ее был спокойным и ясным.
— Спасибо, Крнстоффер, — прошептала она слабым голосом. — Спасибо за все, чем ты был для меня! Я тоже люблю тебя, ты это знаешь.
— Дорогая, дорогая Марит, — взволнованно произнес он.
Веки снова упали на ее ясные голубые глаза, она снова потеряла сознание.
— Марит! — настойчиво произнес он.
Но она молчала. Поднеся к ее губам зеркало, он далеко не сразу констатировал, что она жива.
После этого он решил уйти. Он дал наказ дежурной медсестре почаще заглядывать к Марит и послать за врачом, если вдруг наступят перемены.
Перемены? Скорее всего, это мог быть шаг в потусторонний мир.
Трагедия Марит занимала его мысли гораздо больше нынешнего состояния Лизы-Мереты. Та справится. Марит же ничто больше не поможет.
Если бы он хоть что-то мог сделать для нее! Хоть чем-то обрадовать ее!
Но поздно, слишком поздно. Ему удалось сказать ей, что он любит ее, и он был рад этому, зная, что был в ее жизни единственной великой любовью. И он был рад, что сознательно пошел на эту необходимую ложь.
По дороге домой он обдумывал одну идею.
Если на следующий день в Марит будет еще теплиться жизнь… он мог бы…
После некоторых размышлений он пришел к выводу, что это единственное и последнее, что он может сделать для Марит из Свельтена! И это был бы самый прекрасный из всех его поступков.
Зайдя так далеко в своих мыслях, он горячо желал, чтобы она прожила ночь и часть следующего дня. Ему не терпелось поскорее осуществить свою идею, получить право обрадовать ее.
Это обрадовало бы и его. Компенсировало бы всю горечь его отношений с Лизой- Меретой.
И в третий раз он обратился с молитвой к Богу защитить Марит. «Дай ей выжить! Во всяком случае, дожить до того, чтобы я осуществил свой план — это единственное, о чем я прошу тебя! Ведь я понимаю, что у нее нет никаких надежд на выживание. Дай ей пожить еще один день, один-единственный день! Разве это такая уж большая просьба?»
Почему он всегда становился таким агрессивным, когда обращался со смиренной просьбой ко Всевышнему, заботящемуся обо всех своих возлюбленных чадах?
Первое, что он сделал утром, так это заглянул к Марит.
В ней едва теплилась жизнь, как это уже бывало с ней. И он с трепетом задавался вопросом: разгорится ли в ней пламя жизни или угаснет?
«Еще немного, Марит, — мысленно умолял он. — Приди в себя еще раз, у меня для тебя есть сюрприз!»
После этого он прооперировал одного старика при содействии целого штаба медсестер. Во время операции он пытался сконцентрироваться, но замечал, что в голове слишком много других мыслей. Операция шла своим чередом, и когда наконец — через три часа — она закончилась, Кристоффер был совершенно вымотан. Но у него не было времени отдыхать слишком долго. Выпив чашку кофе с заботливо приготовленными медсестрой бутербродами, он направился прямиком к священнику, жившему рядом и часто посещавшему больницу. Кристоффер изложил ему свой план и пообещал позвать его, как только Марит очнется. В ординаторской сидела целая компания.
— Что-то вас давно не было видно, — сказал Кристоффер своим коллегам, уже несколько дней не появлявшимся в больнице.
— Им просто нужен был отдых, — ответил главный врач. — Я слышал, операция прошла успешно?
— Да… — рассеянно ответил Кристоффер, надеясь, что все прошло благополучно, несмотря на то, что он так и не смог как следует сосредоточиться, что непростительно для
