целеустремленно двигавшиеся руки.
— О, есть картины, скульптуры. И да будет тебе известно, когда я была ребенком, я видела одного дворового мальчишку. Никто не сложен так, как ты!
— Нет, — прекратил Хейке дискуссию. — В этом ты права.
— Не говори так горько! Я же люблю тебя! Этого тебе недостаточно?
Он улыбнулся, глядя на нее сверху и осторожно поднял ее.
— Кроме твоей любви мне ничего в жизни не надо. Но как долго продлится эта любовь?
— О, иногда мне хочется ударить тебя! Почему ты во что бы то ни стало хочешь увериться, что однажды я паду перед кем-нибудь другим?
— Потому, что ты так молода!
— Это ты уже говорил более полгода тому назад. Ты назначил возрастную границу восемнадцать лет…
— Это ты ее назвала. Я же сказал, что тебе сначала должно исполниться двадцать.
— Да, но мы потом заменили на восемнадцать, — заупрямилась она… — Ну ладно, до того времени я буду владеть собой.
Она снова уселась на стул.
— А ты все же говоришь неправду.
— Я никогда не лгу!
— Ха! То, что ты сказал — величайшая ложь: «Единственное, чего я хочу в жизни — это Вингу Тарк!» Ты хочешь еще получить и Гростенсхольм.
— Да, хочу. Но это совсем другое дело.
— Хорошо, давай поговорим об этом другом! Может, ты найдешь когда-нибудь время смилостивиться и надо мной, доставляющей тебе хлопоты.
— Винга! — улыбнулся он и поднялся во весь свой огромный рост. Ее всегда несколько шокировала его громадная фигура. Виноваты в этом, видимо, были плечи. Эти своеобразные плечи Людей Льда с приподнявшимися острыми концами. Узкие бедра, длинные прямые ноги, на которых покоилось туловище, и голова с дико перепутанными волосами.
Она тут же встала и быстро придвинулась к нему, испугавшись, как бы он не ушел.
— Еще бокал вина?
— В такой близости с тобой? Нет, благодарю, лучше я сохраню самоконтроль.
— Это грех! Знаешь, Хейке, ты так и не поцеловал меня ни разу?
— Очень хорошо знаю. Я почти ни о чем другом и не думаю.
— Да? В таком случае поцелуй сейчас, — сказала она, прильнув к нему и глядя на него своими живыми, молящими глазами.
Он не мог оставаться серьезным.
— Это будет началом нашего конца, Винга.
— Какого конца? — фыркнула она и своей маленькой рукой, погрубевшей от работы, стала стучать ему в грудь. — Кому какое дело до того, что нам будет хорошо?
Хейке схватил ее за запястья, удерживая крепко руки, но он вовсе не злился, наоборот, улыбался ее ожесточению.
— Дело во мне, — сказал он. — Я никогда не прощу себя, если поступлю с тобой подло.
Она вмиг вспыхнула, но тут же снова стала ласковой, кокетливо соблазнительной. Ох, он знает все ее трюки!
— Хейке, — произнесла она просительно, — тогда в экипаже нам было хорошо, не правда ли? Единственный раз, когда ты отступил от своего правила.
— Да, Винга, это было прекрасное мгновение. Оно запомнится на всю жизнь.
— Не правда ли? Я помогла тебе, ты помог мне, и никто из нас не потерял девственности или как это теперь называется. Ах, я так часто мечтаю об этом! Тоскую по тебе. А сейчас я должна довольствоваться лишь сама собой, и это не так приятно!
— Винга! — шокировано произнес он, почти задыхаясь.
— Да, мне все ясно! Я же сказала, что уже взрослая и что люблю тебя и жажду. В жарких снах я вижу тебя и просыпаюсь или лежу и фантазирую в одиночестве, что ты рядом со мной, думаю о том, что мы делаем, и тогда освобождаюсь от мучительного вожделения. С тобой такого не происходит?
Хейке покраснел.
— Ох, Бог мой, Винга, я тоже мечтаю об этом, когда остаюсь один!
— Тогда решайся! Разве наша откровенность не взаимна? Неужели это не прекрасно? То, что я и ты можем говорить обо всем.
Он видел, что она оскорблена.
— Конечно, можем, я не мог даже и мечтать, что и ты тоже… Конечно, по ночам я обнимаю тебя, Винга! Я прижимаюсь телом к матрацу и воображаю, что ты лежишь подо мной и… Нет, не будем больше играть с огнем, дитя!
Она, настоящее дитя природы, мгновенно вспыхнула и ничего больше не стала от него требовать. Сейчас она знала, что они равны. Он положил руки на ее плечи, наклонился и поцеловал ее в лоб.
— Это все, что ты можешь сделать? — вкрадчиво произнесла Винга.
— Пока, да.
— Хорошо. Это, во всяком случае, уже звучит, как обещание. Но неужели мы не можем повторить то прекрасное мгновение, какое было в телеге? Здесь, сейчас. А?
— Сейчас я не располагаю временем.
— Превосходно!
— Винга, это серьезно. Попытайся помочь мне хоть немного!
Она подошла к нему. Они снова сели, несколько успокоившись.
— Ну-с, что же с Гростенсхольмом? — спросила она усталым голосом, словно стыдясь своей назойливости.
Хейке видел, что она чувствовала себя человеком, совершившим глупость, униженной, и взял ее за руку.
— Любимая Винга, позволь мне сказать тебе одну вещь, только без объятий, пока я не кончу говорить?
— Говори, — равнодушно отозвалась она.
— Я люблю тебя больше, чем могу высказать словами. И именно поэтому я так боюсь за тебя. Подумай, какой для тебя будет ужас в момент, когда ты встретишь человека, которого сможешь полюбить по-настоящему и выйдешь за него замуж! Не протестуй, сейчас говорю я! Я хочу еще дать тебе время для поисков другого. Но будь готова, как только часы пробьют полночь твоего восемнадцатилетия, я окажусь в твоей постели, и тогда не жди от меня пощады! Если ты, конечно, тогда захочешь быть со мной.
Она весело и счастливо рассмеялась и расцеловала всю его руку. Злиться долго она не могла и запела во весь голос: «До осени, до осени. Мы будем счастливы!»
Хейке рассмеялся вместе с ней.
Потом она свернулась калачиком на кресле и посмотрела на него своими сияющими от счастья глазами.
— Теперь я готова обсудить вопрос о Гростенсхольме.
Хейке налил себе еще бокал вина. Теперь ему казалось, что он заслужил это. Винга же не выпила и своего первого бокала, и он не подумал предложить ей еще. Если ты опекун, то должен оставаться человеком!
Он начал:
— Итак, сейчас я, как уже говорил, испробовал все мирные пути. Теперь Снивель пусть
