для себя. Мы, женщины, играем в обществе не столь уж большую роль, хотя, конечно, в качестве жен мы необходимы, в это я могу поверить».
— Да, — согласилась ее мать, продолжая все еще думать о замерзших душах. — Да, бывает в молодые годы. И Калеб вернулся…
— Калеб? — Габриэлла порылась в памяти. — А, тот, долговязый неуч, мальчишка из простолюдинов. Но по-господски обходительный. Блондин?
— Да. Но он уже не мальчик. Мама о нем больше ничего не пишет.
— Я его не видела уже… Да, мы встречались лет десять назад. Ох, как быстро летит время.
— И это говоришь ты, — улыбнулась Сесилия. — Подожди! С возрастом оно побежит еще быстрее.
— Это не утешение, — заметила Габриэлла.
Как-то за месяц до Рождества они сидели и шили приданое для Габриэллы. Оно было громадным: Александр считал, что располагает средствами, чтобы достойно выдать единственную дочь замуж.
Сесилии казалось, что он портит детей большими подарками. Но он так сильно любил их, что Сесилию иногда охватывал страх.
Что будет, если с ними случится несчастье? Это сломает ему жизнь.
Не говоря уже о ней самой…
Но почему приходят такие мысли сейчас, когда весь дом бурлит от веселых ожиданий?
Они разослали приглашения и побеспокоились о размещении гостей, которых ожидают на свадьбу. Будут и члены королевской семьи. Уже решили, где будут жить молодожены.
— Симон хочет жить недалеко от Офицерского собрания, — заявила Габриэлла. — А я бы предпочла поселиться в сельской местности. Копенгаген — слишком шумный и грязный город. О, мама, я так волнуюсь, боюсь не справлюсь!
— Со свадьбой? Все будет хорошо.
— Нет. Я думаю о дальнейшем. Матерей только и волнует блестящая свадьба, — сказала она как взрослая, не заботясь о справедливости своих слов. — Супружеская жизнь вообще! Я попытаюсь сделать Симона счастливым. Он заслуживает хорошей верной жены.
— Как тебе кажется, он внимателен к тебе?
— О, да! Внимателен и любезен. Мне кажется, он меня уважает, мама.
Смутно в ее голове промелькнула мысль: пожалуй, было бы лучше, если б он меньше меня уважал. Но она прогнала ее. Габриэлла была воспитана для благопристойной жизни и гнала от себя фривольные мысли.
Она восхищенно вздохнула:
— О, я чувствую такое возбуждение! Все во мне напряжено! Только прошла бы поскорей эта окаянная свадьба, и я…
— Но, Габриэлла!
— Извини! Когда я видела его в последний раз, он сказал, что мне идет желтый цвет. Правда? — неуверенно спросила она у матери.
— Абсолютная правда.
В дверях показался Вильгельмсен.
— Его светлость желает видеть маркграфиню в гостиной.
— Хорошо, — сказала Сесилия и поднялась. — Закончи эту монограмму, Габриэлла, а не сиди без дела, предаваясь мечтам. Наволочка уже почти готова. «Р.П.». «Р.» — начальная буква фамилии Симона. А «П.» — Паладин.
— Букву «Р» очень трудно сделать красивой. Неужели ему не могли дать фамилию, которая бы начиналась с буквы «И»? Ой, мама, страшна ли первая брачная ночь?
Сесилия, несколько шокированная вопросом дочери, вспомнила свою первую довольно необычную брачную ночь. С шахматной доской посреди кровати и Александром, устроившим спектакль с кровавым пятном на простыне.
Непроизвольно она улыбнулась:
— Нет. Первая брачная ночь прекрасна.
Габриэлла была шокирована и взглянула на мать удивленно, когда та выходила из комнаты.
В гостиной находился их друг офицер. Лицо его было бледным, как и у Александра. Сесилия никогда не видела мужа таким расстроенным.
— Что случилось? — спросила она.
Нервно, с волнением в голосе Александр ответил:
— Наш друг принес ужасную весть: Симон сбежал в Германию с известной тебе придворной дамой. Не сказав ни слова нам.
Сесилия сначала не поверила своим ушам, словно не осознав произнесенных им слов.
Друг Александра презрительно сказал:
— Он потерял честь и уже лишен всех званий. До сегодняшнего дня мы ничего не знали. Симон доверился лишь одному своему приятелю, который потом и рассказал нам. Я решил, что следует немедленно сообщить вам. Я очень вас уважаю.
— Спасибо, — промолвила Сесилия. Ужасная правда стала медленно доходить до нее. — О, Боже, Габриэлла! Как мы сможем…
— Не нужно, — ответила дочь, стоявшая в дверях. В ее голосе прозвучало абсолютное безразличие. — Я все слышала. Мама и папа, не беспокойтесь. Я никогда по-настоящему ему не верила.
Она намеревалась уйти, когда в комнату вбежал Танкред. Его лицо пылало от возмущения.
— Вы слышали? Две твои подруги рассказали мне, Габриэлла. Они выразили тебе свое сочувствие, а потом засмеялись! Они смеялись над моей чудесной сестрой, папа, и мне пришлось убежать, чтобы не ударить их.
Возмущенный всем этим, он не подумал о том, что сыплет соль на рану Габриэллы, которая, всхлипнув, мгновенно убежала вы свою комнату.
— Танкред! — воскликнула удрученно Сесилия. — Неужели нельзя быть более тактичным?
— Прошу прощения! Я не думал… Я поднимусь к ней.
— Не нужно! Она знает о твоих чувствах, ты это сам видел. Думаю, что сейчас ей лучше побыть одной. Все мы глубоко огорчены случившимся. А может быть, это и к лучшему?
— Я тоже так думаю, — сказал Александр, но лицо его оставалось бледным. — Честно говоря, Симон не тот, кто нужен ей. И она не предназначена ему. Я не могу доверить ее такому человеку. Если бы он просто отказался! У него же было столько возможностей. Уже в самом начале он мог сказать, что любит другую. Но, когда я прямо спросил его, правда ли, что говорят о его связи с придворной дамой, он все отрицал! Выжидал до последнего момента, чтобы как можно сильнее унизить Габриэллу. И сбежал. Избрал самый легкий путь. Самый трусливый. Понять который я просто не могу.
— Пойду и объясню все Габриэлле, — сказал Танкред. — Это необходимо. Думаю, что встреча со мной несколько утешит ее.
Александр посмотрел в окно.
— Моя бедная девочка! Мы все понимаем, как ей тяжело.
Друг, стоявший рядом, кивнул:
— Я сожалею, что мне пришлось сообщить вам эту неприятную новость. Но я не хотел, чтобы вы услышали ее от сплетниц.
