Сейчас они стали узкими щелочками. Каждый будет несчастлив, если ему придется все время сталкиваться с сопротивлением.
Таким был Калеб, когда Маттиас вернулся домой. Молодому врачу было больно, что его друг стал циничным и потерял веру в людей.
Маттиас приехал к старику и, осмотрев, дал ему укрепляющее лекарство. Большого он сделать не мог; старое тело полностью износилось.
Старик хотел что-то сказать.
— Дорогой мой мальчик, — произнес он дрожащим голосом. — Ты, у которого такие добрые глаза, не сможешь ли сделать что-нибудь для моей внучки?
Голос Маттиаса всегда звучал по-дружески участливо, словно молодой врач был полон скрытой радости жизни и любви ко всему живому и к самому бытию.
— А что случилось?
— Маленькая Эли… Она работает у хозяйки Нюгорд. И я думаю, что у нее не все хорошо. Она выглядит такой худой и бледной. А уже несколько дней она не навещала меня. Хотя обычно забегала ко мне узнать о здоровье.
— Я по дороге домой заеду туда.
— Да благословит тебя Бог, — с облегчением произнес старик.
Маттиас знал хозяйку Нюгорд со времен своего детства. Невероятно жадная женщина, которая тащит себе все, что увидит и ни шиллинга не платит за любую вещь. Живет за счет других людей, с которыми ей доводится сталкиваться. Маттиас тоже сомневался, что маленькой неизвестной ему Эли живется хорошо в этом хозяйстве. Его опасения были не напрасны. Но, чтобы так плохо…
Хозяйка овдовела, ее дочери ушли от нее. В доме Маттиас услышал слабый стон, шедший от кровати. А ведь когда входил во двор, он видел женский силуэт в окне!
— Ох, ох, — раздавались стоны, — о, я несчастная женщина!
Он подошел к кровати, где лежала хозяйка Нюгорд, выглядевшая почти умирающей. Однако под одеялом ясно обозначались носки ботинок.
— Что случилось?
— Такое счастье, что молодой доктор зашел! Здесь лежит несчастная женщина, больная и беспомощная, и никакой пользы от ленивой служанки, которая по утрам не хочет вставать, чтобы помочь мне! О, мне так больно, так больно!
— Где больше всего болит? — спросил Маттиас, оглядываясь тем временем. Дверь в коморку около кухни была приоткрыта, и он увидел край кровати, на которой кто-то лежал. Оттуда не слышалось ни единого звука.
— Ох, колет в боку, и…
— Давайте я осмотрю вас?
— Нет, нет, — ужаснувшись, воскликнула женщина, вспомнив, что она полностью одета. — Нет. Больше всего болит голова. В ней стучит, она раскалывается, и такое впечатление, что я вот-вот погибну! Всю ночь сегодня я глаз не сомкнула…
— Я пропишу вам порошки от этого. Но они весьма дорогие, — сказал Маттиас, желая поддразнить ее.
— Нет, о, нет, я не могу пользоваться дорогим лекарством доктора! А нет ли чего-нибудь бесплатного?
— В данный момент нет.
Она вздохнула.
— Нет. Не может ли доктор помочь бедной одинокой женщине найти новую служанку, которая не будет такой эгоисткой, как та, что у меня служит сейчас? Я была бы очень благодарна. Скоро меня, беднягу, выживут из дома, и ест слишком много…
— Я и пришел взглянуть на нее. Ее дед меня прислал.
Маттиас поднялся и пошел в коморку. Женщина крикнула ему вслед:
— Не верь ей, она все врет!
В кровати лежала маленькая девочка. Или, может, лучше сказать куча тряпья? Пара огромных несчастных глаз смотрела на Маттиаса. Она не издавала ни звука.
Девчушка была такой маленькой и худой, что он не мог даже определить ее возраста. Волосы редкие, растрепанные, какого-то непонятного цвета, а на лице видны были одни глаза. Она ничего не понимала, словно только что появившийся на свет теленок.
— Ты Эли? — спросил Маттиас.
— Да, — прошептала она, задыхаясь.
— У тебя что-нибудь болит?
Девчушка тряхнула головой. Маттиас посмотрел на ее руки. Они были красными и потрескавшимися от работы и холода, с кожей такой же твердой, как на мужских кулаках. Было видно, что она постоянно недоедает.
— Пойдем, — произнес Маттиас.
Он взял ее на руки. Легкая, словно птенец. Поскольку на ней была только рубашка, он забрал с собой и ее простую одежду.
— Что это доктор делает, — закричала женщина, усевшись на кровати, забыв о том, что она одета.
— Я забираю девочку с собой, здесь она не останется больше ни одного часа, — мягко ответил Маттиас. А затем добавил любезно: — Вставайте. Здоровому человеку нехорошо валяться на кровати и болтаться без дела.
Затем он вместе с Эли вышел, уложил ее в сани и как следует укутал.
Сначала он поехал к ее деду.
— Я забираю Эли с собой в Гростенсхольм, — сказал он. — Там она побудет, пока не придет в себя. И не отсылайте ее обратно к Нюгорд, там слишком изнурительно.
— Господь благословит тебя, — сказал снова старик.
10
Эли уложили в большую кровать с белой простыней и укрыли легким пуховым одеялом. Ее маленькое тело почти потерялось в этой роскоши. Глаза стали как будто еще больше.
Но сначала Лив вымыла и основательно прополоскала волосы девочки острым щелочным раствором, чтобы она, как выразилась Лив, «лежала в кровати одна». Эли получила большую кружку молока и чашечку мясного бульона.
Некоторое время она лежала и смотрела на белый потолок. Затем заснула, легко вздохнув от облегчения и немного, совсем немного от страха. Она не верила в сказку.
Лив смотрела на нее и чувствовала, как грудь наполняется глубоким теплом после многих лет холодного одиночества. Потому что, несмотря на все, после потери Дага она чувствовала себя одинокой. Ни дети, ни внуки не могли заменить друга жизни.
Но сейчас она обрела нечто другое — поручение, которое следует выполнить.
Она пригласила к себе Маттиаса и Калеба. Ее глаза заблестели от энтузиазма.
— Что скажете, мальчики? Эли станет началом того, о чем мы давно говорили? Началом превращения части Гростенсхольма в приют и школу для несчастных детей?
— Да, бабушка, мы с тобой, — сказал Маттиас с не меньшим энтузиазмом. — Мы трое работаем во имя одного и того же дела.
Калеб не испытывал такой сильной веры в проект. В его голосе чувствовалось упрямство и строптивость, когда он ответил:
— Это ни к чему не приведет. Они уйдут обратно в бедность и убожество.
— Ты каркаешь сейчас, как настоящий зловещий ворон, Калеб, — сказала Лив, — по крайней мере, нам следует попробовать! Или ты хочешь, чтобы мы Эли выбросили вон?
— Нет, само собой, нет! Впрочем, сколько лет этой девчушке?
