Марлин неожиданно забегала по кабинету, в отчаянии заламывая руки. От ее спокойствия не осталось и следа.
– Я хочу искупить свою вину, Алекс, – с мольбой проговорила она. – Я хочу дать ей то, чего не дала пять лет назад.
Головин с трудом сдержал смех.
– Ты совсем не изменилась, Марлин. Все такая же первоклассная лгунья.
Она повернулась к нему, и в ее глазах сверкнула злоба.
– Я не лгу!
Алекс нагнулся вперед. В этом движении было столько угрозы, что Марлин непроизвольно попятилась.
– Тогда объясни мне, черт побери, зачем тебе опека? Марлин упала на стул и принялась внимательно разглядывать свои руки.
– Дело в том, что я не могу больше иметь детей, Алекс, – с тяжелым вздохом призналась она.
Он приподнял брови и уточнил:
– Не можешь иметь детей или не хочешь?
– Не могу. Я… – Она отвернулась, не в силах выносить его пронзительный взгляд. – Несколько лет назад у меня была небольшая инфекция, и… после болезни я стала бесплодной.
Хотя ему и хотелось узнать, что с ней случилось, спрашивать он не стал.
– Не пойму, чего ты так переживаешь. Насколько я тебя помню, ты должна только радоваться. Очень удобно.
– Ты очень жесток, Алекс, – бросила она ему сердито.
– А мне-то какое дело? – Алекс откинулся на спинку стула.
– Я так и знала, что разговор будет тяжелым, – вздохнула Марлин Кэнфилд.
– И была права. Если ты надеешься, что у Кати остались о тебе какие-то нежные воспоминания, то глубоко ошибаешься. По-моему, она тебя вообще не помнит. Я позаботился о том, чтобы твое имя никогда не упоминалось в моем доме. Катя думает, что ты умерла. Сама мысль о том, чтобы забрать ее, является страшной жестокостью и низостью.
Она смело встретила его взгляд и покачала головой.
– Я не согласна с тобой.
– Тогда скажи, что ты хочешь, черт возьми! И хватит нести чепуху о том, что тебе внезапно захотелось стать преданной и любящей матерью. Ты можешь очаровать и обвести вокруг пальца тысячи мужчин, Марлин, но, пожалуйста, запомни: я больше не вхожу в их число.
– Полагаю, ты слышал о новых хирургических теориях Каспара? – неожиданно спросила Марлин Кэнфилд, резко меняя тему разговора.
– Слышал, – осторожно кивнул Алекс.
– И, наверное, знаешь, что его методика может помочь Кате? Она сможет ходить.
Так вот, значит, что у нее на уме! Как же он ненавидел Марлин за ее чудовищный эгоизм!
– Катя тут совершенно ни при чем, и ты это прекрасно знаешь, – упрекнул он бывшую супругу.
– Понятия не имею, о чем ты говоришь, – парировала она, сделав невинное лицо.
Алекс начал терять терпение. С трудом сдерживаясь, он поставил локти на стол и наклонился вперед.
– Кажется, я знаю, чем ты приворожила Гунтрауба. Наверное, проливала крокодиловые слезы и рассказывала о любимой маленькой дочурке, которая прикована к инвалидному креслу и у которой нет никакой надежды. Ты надеешься передать Катю этому хирургу и позволить использовать ее в качестве морской свинки?
– У меня и в мыслях не было ничего подобного! – вспыхнула Марлин Кэнфилд.
Алекс встал, и стул с грохотом ударился о стену.
– Черта с два не было! – Адвокат подошел к бывшей жене и угрожающе навис над ней. – Если бы я считал, что существует хотя бы крошечный шанс, что Катя будет ходить, я бы давно первым стоял в очереди на операцию. Ты даже представить себе не можешь, каково это – изо дня в день видеть ее искривленную спинку. Каждую неделю мы по многу часов в день массируем ее руки и ноги, разминаем их, чтобы они не атрофировались. – Он посмотрел в сторону и с удивлением обнаружил, что глаза защипало от слез.
– Алекс, – вздохнула Марлин, – я знаю, что в прошлом не раз совершала ужасные поступки, но на этот раз… Неужели ты не позволишь Каспару хотя бы взглянуть на нее?
Алекс снова потер виски, в которых пульсировала невыносимая боль. – Он что, в Сан-Франциско?
– В Сан-Франциско, – подтвердила она, – Каспар пробудет здесь как минимум до сентября, а может, и дольше.
Господи, конечно, он хотел, чтобы знаменитый Гунтрауб осмотрел Катюшку. От такого замечательного шанса ни в коем случае нельзя отказываться. Он будет безумцем, если откажется от него из-за Марлин. Но он по-прежнему не хотел доверять бывшей супруге. Она-то уж точно была безумна, но в ее безумии существовала своя логика, и у него хватило ума не забыть ее.
Головин провел ладонью по волосам:
