– Понял?
Она кивнула.
– Меня.
Это все, что она могла позволить себе сказать в этот момент.
Завтра, мысленно пообещала ему Мэтти. Когда ее гости будут в пути, она будет иметь полное право все рассказать Коннору.
Его лицо просветлело. Видимо, он получил ответ на свой собственный вопрос.
– Вот вы и объяснили, почему до сих пор одиноки, – сказал он. Отступив на шаг, он удовлетворенно кивнул. – Почему вы… не замужем.
Его вывод был правильным, но только частично. Вся правда заключалась в том, что Мэтти чувствовала себя виноватой, не поведав Коннору о своей деятельности. Она хотела рассказать ему то, что могло бы помочь ему понять все остальное. Но это она сделает завтра утром.
Коннор нахмурился. Какая-то мысль, видимо, тревожила его.
– Но, Мэтти, не можете же вы из-за того, что случилось с вашей сестрой…
Увидев, как крепко он сжал губы, Мэтти поняла, что ему трудно подобрать нужные слова.
Он посмотрел вдаль, потом снова перевел взгляд на нее.
– Если вы выключите себя из жизни, то приговорите себя к такому же наказанию, какое получил убийца Сьюзен.
Обжигающие слезы хлынули из глаз Мэтти. Шок сковал все ее тело. Она никак не ожидала, что Коннор поставит ее на один уровень с Джимом.
До этого момента Мэтти считала, что избегала близких отношений с мужчинами и сторонилась их потому, что работа с женщинами, подвергшимися насилию, требовала соблюдения полной секретности. И это помогало ей завоевать доверие женщин, которых она приютила.
Таких женщин, как Бренда.
Но Коннор низверг это до чего-то совершенно ужасного, сравнил ее уединенную жизнь с тюремным заключением. Сравнил с Джимом.
Мэтти была в ярости.
– Я не настолько глупа, – отчеканила она. – И отнюдь не верю, что каждый мужчина, встретившийся мне, способен к такому насилию, какое проявил Джим по отношению к Сьюзен.
Сила ее гнева заставила Коннора попятиться.
– Успокойтесь. Я вовсе не намеревался ставить под сомнение ваши умственные способности, Мэтти.
Она рывком открыла дверцу своей машины.
– Подождите! – воскликнул Коннор. – Я очень сожалею, что вы поняли мои слова превратно. Я ведь не говорил…
Мэтти повернулась к нему.
– Знаете, я не всегда жила монашкой, – выпалила она. – Я ходила на свидания. Много раз, представьте, вы, сердцеед. Но есть вещи… поважнее, чем… чем… мужчины.
Ну почему она стала вести себя с Коннором так враждебно? Неужели действительно ляпнула, что не жила монашкой? Неужели и впрямь назвала его сердцеедом?
О боже!
Издав тихий стон, Мэтти выехала на дорожку, ведущую к ее дому.
Да, она вела себя неподобающим образом, но ведь он ошеломил ее. Сбил с толку.
Мэтти всегда относилась к своему затворническому образу жизни как к чему-то благородному. Она вела уединенную жизнь потому, что секретность была важной частью ее работы с жертвами жестокого обращения. Эти женщины вынуждены были скрываться по соображениям безопасности.
Мэтти считала свой образ жизни достойным восхищения. Но когда Коннор обвинил ее в том, что она сама отправила себя в заточение, сравнив ее с зятем-убийцей, Мэтти почувствовала себя так, будто ей дали пощечину.
Она выключила двигатель, но продолжала сидеть в машине.
А может быть, Коннор прав? Не приговорила ли она себя к пожизненному одиночеству? Может, смерть сестры побудила ее открыть свое сердце навстречу пострадавшим женщинам, но закрыла его для любви?
Она неосознанно прижала пальцы к губам. Воспоминание о поцелуе Коннора было настолько сильным, что заставило ее сердце учащенно биться.
Взяв свою сумочку с соседнего сиденья, она распахнула дверцу и вышла из машины.
Мэтти посвятила пять лет жизни своему делу. Так неужели она позволит одному человеку заставить ее усомниться в необходимости этого дела?
В туфлях на высоких каблуках было трудно идти по неровному газону, поросшему травой.
Она очень осторожно разговаривала с Коннором на вечеринке. В какой-то момент он попытался убедить ее, что нашел причину своих ночных кошмаров, но ей пришлось не согласиться с ним. Опять.
