– Ничто не может быть дальше от истины. Я считаю, что ты пишешь замечательно. Ты проникаешь в самую суть человека с поразительной простотой и юмором. На протяжении одиннадцати лет ты заставляла людей смеяться, злиться, думать. Лично я не представляю большего достижения. – Он произнес это с жаром, которого Пенелопа не ожидала в нем. – Не говоря уж о том, – продолжил Колин, словно был не в силах остановиться теперь, когда он начал говорить, – что из всех возможных тем ты выбрала светское общество. Ты пишешь о светским обществе так, что оно кажется забавным, интересным и остроумным. А ведь мы все знаем, что по большей части там царит скука.
Пенелопа долго: молчала. Годами она гордилась своей деятельностью и втайне улыбалась, слыша, как кто-то цитирует ее заметки или смеется над ее ироническими пассажами. Но она не могла ни с кем разделить свой триумф.
Это было довольно одинокое существование.
Но теперь у нее есть Колин. И даже если мир никогда не узнает, что леди Уистлдаун на самом деле Пенелопа Федерингтон, заурядная старая дева (в недавнем прошлом по крайней мере), Колин это знает. А это самое главное.
И все же она не понимала его поступков.
– Тогда почему, – спросила она, осторожно подбирая слова, – ты становишься таким отчужденным и холодным, стоит мне поднять этот вопрос?
Когда Колин заговорил, слова его прозвучали тихо и невнятно.
– Это сложно объяснить.
– Я терпеливый слушатель, – мягко сказала Пенелопа.
Колин уронил на колени руку, которая охватывала ее щеку с такой нежностью, и сказал то, чего она никак не ожидала услышать:
– Я завидовал твоему успеху. – Он беспомощно пожал плечами. – Извини.
– В каком смысле? – спросила она, невольно понизив голос до шепота.
– Посмотри на себя, Пенелопа. – Он взял ее руки в свои. – Ты добилась грандиозного успеха.
– Успеха, о котором никто не знает, – напомнила она.
– Ты знаешь, и я знаю, – возразил Колин, – но суть не в этом. – Он взъерошил свои волосы, пытаясь найти нужные слова. – Ты чего-то достигла в жизни. Сделала нечто важное.
– Зато ты…
– Что я, Пенелопа? – перебил он взволнованно и, поднявшись на ноги, принялся расхаживать по комнате. – Что есть у меня?
– У тебя есть я, – сказала Пенелопа, но без особой убежденности в голосе. Она понимала, что он имеет в виду.
Колин слабо улыбнулся.
– Конечно, но речь не об этом…
– Я понимаю.
– …мне нужно что-то, что придаст смысл моей жизни, – настойчиво продолжил он, заглушив ее тихую реплику. – Мне нужна цель. Она есть у Энтони, у Бенедикта, из всей семьи только я один веду бесцельное существование.
– Нет, Колин. Ты…
– Мне надоело, что все считают меня не более чем… – Он осекся.
– Кем? – спросила Пенелопа, удивленная гримасой отвращения, мелькнувшей на его лице.
– Проклятие, – тихо выругался он.
Глаза Пенелопы расширились. Колин не часто позволял себе богохульство.
– Не могу поверить, – пробормотал он, отвернувшись.
– Чему? – взмолилась она.
– Подумать только, я жаловался тебе, – недоверчиво произнес он. – Я жаловался тебе на леди Уистлдаун.
Она состроила гримаску.
– Ничего, я привыкла. Очень многие это делают.
– Невероятно. Я жаловался тебе, что леди Уистлдаун назвала меня очаровательным.
– А меня она назвала перезревшим плодом цитрусовых, – заметила Пенелопа.
Колин остановился ровно настолько, сколько потребовалось, чтобы одарить ее обиженным взглядом.
– Наверное, ты неплохо повеселилась, слушая мои стенания по поводу того, что грядущие поколения запомнят меня исключительно по статейкам леди Уистлдаун.
– Как ты мог такое подумать! – воскликнула Пенелопа. – Я надеялась, что ты обо мне лучшего мнения.
Колин покачал головой.
– Не могу поверить, что я сидел здесь и жаловался тебе – леди Уистлдаун! – что ничего не добился в жизни.
