– Хватит лгать! Зачем же еще ты ездила в Лондон, если не из-за этой гнусной газетенки? Да я готов убить тебя за то, что ты с нами сделала, понимаешь?
– Пожалуйста, Александр…
– В этом деле слишком много совпадений, Элизабет. Они стали табором там, в поместье отца, а ты приезжаешь сюда, в Фокстон. Значит, мой отец прав? Тебя подослали специально? Ну что ж, ты своего добилась! Только постарайся не потерять эту газету. Теперь, когда у тебя будет плохое настроение, ты всегда сможешь поднять его, вспомнив, какую славную шутку ты, Элизабет Соррилл, сыграла с семейством Белмэйнов. – В его взгляде было столько отвращения и ненависти, что я не могла этого вынести. – Каким же я был идиотом, когда верил твоим словам о любви!
Дверь открылась, и в комнату решительно вошла мисс Энгрид.
– Александр, – спокойно сказала она. – Мне кажется, вам пора идти.
Схватив коробку, набитую книгами и пластинками, которые он давал мне, Александр направился к двери. Но прежде чем выйти, он обернулся в последний раз, и я поняла, что никогда не смогу забыть того смешанного выражения ненависти и боли, которое увидела в его глазах.
Стоя у окна рядом с мисс Энгрид, я смотрела ему вслед. На моем безымянном пальце по-прежнему было подаренное им кольцо. Теперь он уже никогда не узнает, зачем я ездила в Лондон. Я была беременна.
АЛЕКСАНДР
Глава 10
Я очень долго не мог прийти в себя после того, как Элизабет уехала из Фокстона. И из моей жизни. Лишь теперь, по прошествии многих лет, я понимаю причины моего тогдашнего поведения. И все же мне по-прежнему стыдно за себя и за ту боль, которую я причинил не только себе, но и другим. В то время как каждый студент считал, что его жизненная миссия сводится к тому, чтобы сделать мир как можно лучше и веселее, я приехал в Оксфорд, обозленный на всех и вся. С каждым годом эта злоба лишь сильнее разгоралась, сжигая меня изнутри. Она заполняла собой тот все разрастающийся вакуум, который Элизабет оставила в моей душе.
Несмотря на то что она обманывала меня и едва не опозорила мою семью, я все равно не мог ее забыть. Из-за нее я весьма смутно помню свой первый год в Оксфорде: он растворился в сладковатом дыму марихуаны, с помощью которой я пытался заглушить обуревающие меня противоречивые чувства. Хотя внешне я вел себя, как всякий другой студент. По крайней мере, мое поведение ничем не выделялось на общем фоне. Периодически, если бывало настроение, мы с Генри посещали одну-две лекции, но большая часть нашего времени была заполнена заумными дискуссиями на тему, каким образом мы, студенты, можем внести свой вклад в укрепление мира во всем мире. В то время это было очень модно. Однако, несмотря на наши длинные волосы и модные разговоры о социализме, наш собственный образ жизни был от него весьма далеким. Мы разъезжали по Оксфорду в новеньком «Мерседесе 230-SL», презентованном мне бабушкой на восемнадцатилетие, организовывали скандальные вечеринки, считая их своеобразным бунтом против истеблишмента, и вовсю пользовались той сексуальной свободой, которую предоставляло нам наше время. Меня буквально осаждали толпы девиц, в чьей памяти еще была свежа скандальная история о любовнице- цыганке. В результате я иногда начинал себя чувствовать чем-то вроде восставшего из гроба Джакомо Казановы. Стоило мне поманить любую из них пальцем, как она тотчас же оказывалась в моей постели. Я охотно пользовался их услугами, отнюдь не собираясь завязывать какие-то длительные отношения.
И вот однажды, когда я был на втором курсе, произошло событие, несколько приостановившее бесконечную череду уже начавших приедаться легких побед. Студенческие демонстрации в Париже против голлистского правительства нашли самый горячий отклик у студентов разных стран. Я, как и все, участвовал в самых разнообразных пикетах, бойкотах и собраниях, одинаково шумных и бестолковых. Мы чувствовали, что пришло время во весь голос заявить о себе, о своем отвращении к буржуазному комфорту, о возмущении против тех жестокостей, которые происходят в мире. Мы с Генри ходили на демонстрации против войны во Вьетнаме, против ввода советских войск в Чехословакию, против односторонней Декларации независимости и угнетения черных в Родезии. Все это было такой же приметой времени, как Дженис Джоплин, хиппи и поп-концерты, особая прелесть которых заключалась в возможности покурить травку, сбросить одежду и заняться любовью прямо на траве. Обычно после них рождалось ощущение мира, гармонии и всеобщей любви.
Это случилось после одного такого концерта – фестиваля Детей цветов. В тот день я встретил Джессику. Мы большой компанией отправились к нам с Генри, в Брэкенбэри-Билдингз, чтобы еще немного послушать музыку. Я был лишь слегка обкуренный, скучал, и все мои мысли вертелись вокруг женщин. Через некоторое время – было уже довольно поздно – я заметил роскошную цыпочку, которая, похоже, пришла совсем недавно. Эффектная и откровенно сексуальная, причем прекрасно сознающая это, она явно выделялась на общем фоне, чем сразу привлекла мое внимание.
Я молча наблюдал за тем, как она с интересом рассматривала скопление тел, смутно различимых в голубоватом дыму марихуаны. Судя по всему, она не искала никого определенного и ее абсолютно не смущало, что ее прическа и платье кажутся совершенно неуместными в подобном окружении. Казалось, что эта миниатюрная девушка шагнула сюда прямо со страниц журнала «Вог».
– Вот это да! – услышал я шепот Генри. – Кто она?
– Понятия не имею. Почему бы тебе не спросить у своей подружки? – И он насмешливо кивнул на кого-то рядом со мной.
Девица, чье имя я забыл сразу же после знакомства, смотрела на меня совершенно обкуренным взглядом, в котором, однако, я улавливал хорошо знакомые мне признаки параноидального страха. Я спал с этой девицей раза три, что, по ее мнению, давало ей на меня определенные территориальные права. Вцепившись в мою руку, она выволокла меня из комнаты и прошипела:
– Ее зовут Джессика Пойнтер.
– В самом деле? – Засунув руки в карманы, я небрежно прислонился к стене. – В таком случае, может быть, ты познакомишь меня с ней?
Ответом мне была звонкая пощечина, к которым я, впрочем, в последнее время уже успел привыкнуть, а потому она не возымела должного эффекта. Ухмыльнувшись, я развернулся и пошел обратно в комнату.
Когда мне наконец снова удалось обнаружить Джессику Пойнтер, она внимательно рассматривала мерзкие лица на «Интриге» Энзора, которую я повесил на стену, чтобы хоть как-то оживить спартанскую обстановку комнаты.
