Я судорожно пыталась упорядочить собственные мысли, совершенно смешавшиеся после этих слов.
– Он назвался?
– Нет. – Лицо няни смягчилось. – Но в этом, по правде говоря, не было никакой необходимости.
Я сразу поняла, что не следует и пытаться обмануть Канарейку. Несмотря на то, что Александр наверняка ей ничего не сказал, она прекрасно просчитала ситуацию. Это было ясно как день.
– Что же, вообще ничего не сказал?
– В тот раз нет. Но на следующий день он пришел снова. И попросил передать вам вот это.
Она достала из кармана письмо и протянула мне.
Мне было достаточно беглого взгляда, чтобы узнать знакомый неровный почерк. Александр! Я думала о нем все то время, когда Шарлотта лежала в больнице. Я думала о нем в Египте, глядя на закаты над Нилом, и хотела, чтобы он был рядом. Каждый раз, когда мце было страшно и одиноко, я так тосковала по нему, что хотелось плакать. И вот теперь он пришел. Мое сердце билось так сильно, что, казалось, его удары слышит даже Канарейка.
Я встала. Все тело одеревенело, и я с трудом переставляла ноги. Подойдя к двери, я остановилась и обернулась:
– Канарейка… – Она по-прежнему сидела и на блюдала за мной. – Я очень благодарна тебе за то, что ты никому об этом не сказала.
У себя в комнате я сразу вскрыла конверт. Руки дрожали так сильно, что мне поначалу не удавалось извлечь письмо.
Прочитав его, я навзничь легла на кровать. Он давал мне номер телефона, по которому я могла с ним связаться. Он хотел видеть меня и детей. Его детей. Господи, что же мне делать?
Он писал, что снова придет, если я не свяжусь с ним до десятого числа. Сегодня было восьмое.
Следующие двадцать четыре часа я провела, как в тумане. Ни в коем случае нельзя было позволить ему приходить! Но я прекрасно понимала, что, едва услышав по телефону его голос, снова перестану владеть собой. Наконец мне стало совершенно ясно: у меня просто нет выбора. Эдвард уже вернулся, и я попросила у Канарейки разрешения воспользоваться телефоном в детской. Она молча отложила шитье и вышла из комнаты.
Ответил мужской голос, и я спросила, могу ли я поговорить с Александром Белмэйном. Мне сказали, что он сейчас в суде, и попросили перезвонить около пяти.
В пять часов в детской были дети, но, к счастью, Эдвард куда-то уехал, а потому я смогла позвонить из спальни. На этот раз меня соединили. Едва услышав голос Александра, я мертвой хваткой сжала трубку, а в горле пересохло. Я не могла произнести ни слова.
– Алло? Алло? Кто это говорит?
– Александр?
Последовало короткое молчание.
– Элизабет…
Его голос был таким нежным, что мои глаза наполнились слезами.
– Я боялся, что ты не позвонишь.
Я не ответила.
– Элизабет, ты меня слышишь?
– Да.
– Ты читала мое письмо? Могу я тебя увидеть?
Теперь я так остро ощущала его присутствие, как будто он был здесь, в комнате, рядом со мной. Слезы ручьями текли по щекам, меня била дрожь.
– Элизабет! С тобой все в порядке? Прости, мне, конечно, не следовало так поступать. Но я обязательно должен тебя увидеть, иначе я просто сойду с ума! Умоляю, ради всего святого, скажи, что встретишься со мной.
– Нет, Александр, – рыдала я. – Нет, я не могу. И пожалуйста, не проси меня ничего объяснять.
– Элизабет! Не вешай трубку! Элизаб…
Положив трубку на рычаг, я медленно опустилась на колени, шепотом умоляя его простить меня'. В эту минуту дверь распахнулась, и в комнату впорхнула Шарлотта.
– Мам, посмотри на это! Что ты…
Увидев, что я стою на коленях на полу, она осеклась и бросилась ко мне, расплакавшись от испуга.
– Мамочка, почему ты плачешь? Из-за чего? Что случилось?
– Тихо, тихо, родная. Успокойся. Ничего не случилось. Не надо волноваться. – Я провела рукой по вьющимся волосам дочери, и следующие слова вырвались непроизвольно – они были просто криком души. – Ах, Шарлотта, Шарлотта, что же я наделала! И как мне теперь быть?
– Мамочка, я не понимаю, о чем ты говоришь, но уверена: все будет хорошо! Мы сделаем так, что все будет хорошо. Обещаю! Только, пожалуйста, не плачь.
Когда Джонатан зашел в комнату и увидел нас обеих, сидящих на полу и вытирающих друг другу слезы, он немедленно начал реветь. Я протянула к нему руки.
