о том, что они собираются пожениться.
Так постепенно шли месяцы, и чем дальше тот жуткий весенний день уходил в прошлое, тем чаще я снова стала думать об Александре. Постепенно эти мысли становились все навязчивее, и доходило даже до того, что я снимала трубку телефона, хотя так ни разу и не решилась набрать знакомый номер. Как бы я ни тосковала, я просто не могла себе позволить еще раз травмировать Эдварда. В результате получилось так, что инициатором нашего примирения стал не Александр, и не я, а Генри.
Впоследствии он никогда не упоминал о причинах, заставивших его позвонить мне именно в тот день. Но я предполагаю, что это решение вызревало у него уже очень давно. Генри, как всегда, был лаконичен и говорил только по делу. Он не знал, почему я позволила Эдварду усыновить детей, но догадывался, что у меня были на то веские причины, и просто просил объяснить их Александру. Он считал, что хотя бы это, по крайней мере, я должна сделать.
Наш разговор моментально заставил меня забыть обо всех обещаниях, данных Эдварду, и, не успев повесить трубку после разговора с Генри, я тотчас же позвонила на работу Александру и договорилась с ним о встрече на следующий день.
С тех пор мы старались встречаться не реже раза в месяц. Обычно это происходило на мосту через Серпентайн. Мы гуляли, смеялись и, конечно, я рассказывала ему о детях. Александр жадно впитывал все самые мелкие детали, все смешные истории, которые я подсознательно накапливала в своей памяти долгие годы в надежде когда-нибудь поделиться ими с ним. Иногда он вместе со мной подъезжал к школе и сидел в машине неподалеку, наблюдая за тем, как я их оттуда забираю. Я догадывалась, что для него это было не только приятно, но и чрезвычайно мучительно. Однако Александр никогда не настаивал на большем.
Все это время я постоянно испытывала чувство вины перед Эдвардом. Однако, каким бы изматывающим это чувство ни было, я ничего не могла с собой поделать. Правда, в это время Эдвард был настолько поглощен своими собственными делами, что, казалось, абсолютно не замечал ничего вокруг. Мы все больше отдалялись друг от друга, причем не столько по моей, сколько по его инициативе. В те редкие вечера, когда мы наконец оказывались вместе, я чувствовала, что мысли Эдварда блуждают где-то за тысячи миль. Когда я пыталась спросить его о чем-нибудь, он лишь задумчиво улыбался, автоматически обнимал меня и снова погружался в мир своих фантазий.
Чуть позже произошло еще одно, очень важное событие. Джонатан сдружился с сыном Генри Николасом, и благодаря этому Александр наконец смог познакомиться с собственным сыном. А так как при этом мы очень много времени проводили в доме Генри в Челси, мы с Каролиной, в свою очередь, стали добрыми друзьями. Иногда она с детьми приезжала в гости на Прайори-Уок, справедливо считая, что такие визиты сделают наше ставшее очень тесным общение менее подозрительным для Эдварда и всех остальных.
Независимо от погоды мы с Александром продолжали постоянно встречаться в Гайд-парке. Никто из нас не решался предложить другое место для встреч – это уже начинало походить на своеобразное суеверие. И все это время мы оба тщательно избегали каких-либо тесных контактов, даже прикосновений. Хотя иногда улыбка Александра настолько походила на ласку, что, лишь сжав зубы, мне удавалось заставить себя не броситься ему на шею, умоляя прижать меня покрепче к себе. Не могу выразить, как много значили для меня эти короткие мгновения – выходить, из машины и неторопливо идти к мостику через Серпентайн, зная, что там уже ждет Александр. А когда облегчение, которое он испытывал каждый раз при виде меня, постепенно сменялось мальчишеской, лукавой улыбкой, мне хотелось смеяться и танцевать. Я чувствовала себя самой счастливой и красивой женщиной в мире.
И вот однажды, когда мы сидели в небольшом кафе на берегу реки, укрываясь от дождя, Александр впервые за долгое время заговорил о своем отце.
– Он очень расстроился, когда я рассказал ему о нас с тобой. Так что теперь в эту неразрешимую головоломку замешан еще один человек, у которого есть веские причины винить себя за все случившееся тогда и происходящее сейчас. Что он и делает. Сейчас он понимает, как важно было хотя бы попытаться понять нас получше, когда мы оба были совсем молоды. Он надеется хоть как-то искупить свою вину. Что скажешь, Элизабет? Может быть, встретишься с ним?
– А как же Джессика?
– Джессика, если она, конечно, не участвует в очередном пикете, почти постоянно живет в студии, которую они с Розалиндой сняли в Виндзоре. Она там рисует какие-то плакаты и рекламные буклеты, а Розалинда дает бесплатные юридические консультации тем, кто считает себя незаслуженно пострадавшим от рук полиции. Кажется, они постепенно становятся силой, с которой приходится считаться. Но даже если это не так, в любом случае она неделями не бывает дома.
– А какое у тебя сложилось впечатление, когда ты видел ее в последний раз?
– Джессика не меняется. Ее шарма и обаяния хватает ровно на несколько минут нашей встречи. К тому времени, когда приходит пора уезжать, она с трудом сдерживается, чтобы не вцепиться мне в горло. Правда, надо отдать ей должное: приезжает она всегда с самыми лучшими намерениями. Ну, а в том, что им не суждено осуществиться, есть, несомненно, и моя вина.
– И в чем же она заключается?
– Ну хотя бы в том, что я перенес все свои вещи в отдельную комнату.
На следующей неделе в доме на Белгрэйв-сквер произошла наша встреча с лордом Белмэйном. Должна сказать, что мы с Александром приготовились к самому худшему и были приятно разочарованы. Александр подтрунивал над отцом, явно потрясенным тем, что перед ним оказалась уже совсем не та полуграмотная девчонка, которую он помнил по Фокстону. Я показывала фотографии его внуков, а Александр хвастался, как сильно дети на него похожи. Часы летели незаметно, и никому не хотелось, чтобы этот вечер заканчивался.
На прощание лорд Белмэйн пригласил меня приехать в гости еще раз на следующей неделе. Приехав, я увидела машину с заведенным мотором, а сам лорд-канцлер, одетый, ждал меня у двери. Его срочно вызвали на какое-то заседание.
– Александр дома. Правда, он страшно расстроен из-за последнего проигранного дела. Только не говорите ему, что я вам об этом рассказал, – сообщил мне он.
Когда я вошла, Александр стоял у камина, под портретом матери. Со сцепленными за спиной руками и слегка расставленными ногами он был как никогда похож на благородного виконта, каковым, собственно, и. станет в один прекрасный день.
– Ну как ты? – улыбнулся он.
– Немножко замерзла. – Я тоже подошла к камину и стала рядом с Александром. – Твой отец сказал, что
