Александра протянула руку над столом и крепко сжала ладонь дочери.
– Как тебе кажется, ты сумеешь простить его, солнышко?
Бобби покачала головой; ее густые волосы, завязанные на затылке «конским» хвостиком, закачались и вспыхнули сотнями искр в свете камина.
– Я этого никогда не пойму, – сказала она, – но, может быть, когда-нибудь я сумею его простить.
Вновь наступило молчание; в кухне слышалось только потрескивание поленьев и шорох электрического вентилятора в духовом шкафу.
– И еще одно, – осторожно посоветовала Александра. – Не романтизируй своего отца. Не попадайся на эту удочку. Твой отец привлекательный мужчина, к тому же окруженный ореолом успеха…
– Ну и что? – спросила Бобби обиженно и сердито.
– Просто не забывай, – спокойно ответила Александра, – что он при этом еще и человек, а людям свойственно ошибаться.
– Ты всегда говоришь, что все совершают ошибки.
– Так оно и есть. Я только стараюсь объяснить, что если ты поедешь к нему на Рождество, а я от души надеюсь, что ты поедешь… Не жди слишком многого, чтобы потом не разочароваться.
– Я не буду, мам, честное слово.
Легавый у камина насторожил уши, медленно поднялся, потянулся и воровским шагом направился к плите.
– Должно быть, цыпленок готов. – Александра тоже встала.
Она открыла дверцу духовки, надела стеганые рукавицы и вытащила противень. Легавый одобрительно заколотил хвостом по полу.
– Мама?
– А?
– Я думаю, мне понадобится новая одежда перед поездкой в Нью-Йорк.
Александра отрезала кусок куриной грудки, подула на нее и бросила Легавому.
– Если отправимся в путь в пятницу вечером, – невозмутимо предложила она, – у нас будет целая суббота на покупки в Париже.
– Ой, мам! – Бобби лишь недавно начала ценить преимущества гардероба, состоящего не только из пары драных джинсов, нескольких мешковатых свитеров и ковбоек. – Правда, мы поедем?
– Конечно, но только при одном условии: если ты съешь свой обед.
– Ну давай, режь курицу! Я умираю с голоду!
В сочельник мать с дочерью прибыли в аэропорт Руасси ранним утром, героически стараясь сдержать слезы. Бобби в свои почти полные пятнадцать лет попала в ловушку на нейтральной территории, протянувшейся между детством и юностью: никогда в жизни она не казалась Александре такой испуганной и уязвимой.
– Береги себя, слышишь? – сказала она, обнимая дочь с излишней горячностью.
– И ты тоже, мамочка. – Бобби утерла нос тыльной стороной ладони. – А обо мне не беспокойся, со мной все будет в порядке.
– Ты уверена? – Александра наклонилась и пристально заглянула в лицо дочери, стараясь проникнуть за дрожащую и соскальзывающую маску самообладания. – Ты уверена? И не заводись, пожалуйста, с пол- оборота: я вовсе не предлагаю тебе отказаться от поездки, просто напоминаю, что можно изменить условия.
Бобби вдруг успокоилась. Мать и дочь как будто поменялись ролями.
– Я уверена, мам. Даже если ничего не получится, даже если окажется, что мы с ним друг другу чужие… Я не хочу больше ждать ни дня. Надо дать ему шанс.
– Пошли мне открытку, – улыбнулась Александра.
– Я вернусь раньше, чем она дойдет.
Бобби потрогала толстую защитную обертку картины, которую мать дала ей в подарок для Андреаса.
– Он этого ждет?
– Нет, конечно, нет.
– А он поймет?
– Содержание поймет, суть – вряд ли.
– Тогда зачем ты посылаешь ему такой подарок?
Взгляд Александры смягчился.
– Хочу, чтобы у него было что-то от меня.
Бобби подхватила большую сумку-рюкзак из мягкой красной замши, который сама для себя выбрала в Париже: он был одного цвета с пуговицами и отделкой ее нового серого пальто.
– Как я выгляжу? Ничего?
