через несколько недель, и мальчик решил, что небольшой браконьерский рейд останется незамеченным.
Подойдя к саду, Андреас решил было, что сборщики урожая все-таки его опередили. Сквозь ветки живой изгороди, окружавшей сад, он увидел смуглую голую руку, тянущуюся к ветке и срывающую румяное яблоко. Рольф тихонько зарычал. Андреас шикнул на него, присел на корточки и подобрался поближе, чтобы лучше видеть.
В саду хозяйничал длинный, тощий темноволосый мальчишка. Поношенные синие штаны и рваная рубаха висели на нем как на пугале. Опустившись на колени в высокой траве, воришка откусил от яблока сразу чуть ли не половину и принялся торопливо жевать. Он был похож на цыгана: волосы слишком длинные, лицо все в грязи. С жадностью изголодавшегося человека он сожрал яблоко вместе с семечками, не оставив огрызка, поднялся на ноги и потянулся за следующим.
– А ну стой!
Парнишка подскочил от неожиданности, притянул книзу ветку, сорвал два незрелых яблока и швырнул их в Андреаса. Один из снарядов попал в цель, стукнув Андреаса по голове, а воришка бросился наутек к дальней изгороди, но споткнулся о корни дерева и растянулся ничком.
– Рольф, стоять! – скомандовал Андреас.
На вид мальчишка был не старше его самого: справиться с собакой ему было явно не под силу. Андреас осторожно подобрался поближе. Воришка лежал лицом вниз и никак не мог отдышаться.
– Ты не ушибся? – спросил Андреас, склонившись над неподвижным телом, но тут чужак вдруг перевернулся и ударил его.
Мальчишки сцепились и покатились по земле, награждая друг друга пинками и тумаками. Они дрались словно пара дикарей, а Рольф, не смея ослушаться приказа хозяина, с лаем носился вокруг них, подрагивая всем телом.
Наконец они оба вытянулись рядышком на грязной земле, выбившись из сил и задыхаясь. Силы их были примерно равны, каждый получил добрую порцию синяков, исход битвы можно было бы считать ничейным, если бы не кровавая рана на лице у воришки. Так или иначе драка закончилась.
Испугавшись неподвижности хозяина, Рольф подбежал и лизнул его в лоб. Андреас поднял руку и погладил морду собаки. Его гнев угас, сменившись любопытством. Он повернул голову и поглядел на незнакомца.
– Ты зачем воровал наши яблоки?
– Я умирал с голоду. Я четыре дня ничего не ел.
У Андреаса глаза округлились от изумления. Сколько он себя помнил, в его жизни не было дня, когда ему пришлось бы пропустить плотный завтрак, обед или ужин.
– Ты немец? – спросил он, уловив незнакомый акцент.
– Я еврей.
– Как тебя зовут?
– Даниэль.
– Даниэль, а дальше?
Мальчик помедлил, прежде чем сообщить свою фамилию.
– Зильберштейн, – сказал он наконец.
Андреас поднялся на ноги, подошел к ближайшей яблоне, выбрал самое лучшее яблоко и сорвал его.
– Меня зовут Андреас Алессандро, – представился он мальчику и, опустившись на колени рядом с ним, сунул яблоко ему в руку.
3
У Даниэля Зильберштейна не было детства.
Ему было четыре года, когда его дядя Леопольд был избит и брошен умирать штурмовиками в коричневых рубашках. Вся его вина состояла в намерении жениться на влюбленной в него хорошенькой лютеранке, с которой он был помолвлен с семнадцати лет. На глазах у Даниэля двое незнакомых людей внесли дядю на носилках в дом его родителей на Гюнтерштрассе в Нюрнберге. Это событие стало одним из первых воспоминаний в жизни Даниэля, тем более что произошло оно шестого мая, в день его рождения. Дядя запомнился ему веселым, красивым и сильным. Теперь его лицо напоминало череп, глаза ввалились и взирали на мир с ужасом, тело было парализовано. Даниэль помнил, как плакала мать и как тяжело молчал отец, помнил, как незнакомые люди внесли дядю Лео по лестнице в его комнату. Там он и оставался в течение трех лет – пленником, заключенным между чистыми белыми простынями, – пока мать Даниэля не положила конец его страданиям, заставив проглотить смертельную дозу морфия.
1935-й оказался знаменательным годом. У Даниэля сохранилось о нем множество воспоминаний, потому что в тот год многое изменилось в жизни его семьи. У него родилась сестра Гизела, а мама, вернувшись из больницы для евреев, три дня плакала о том, как неудачно она выбрала время, чтобы принести в этот мир новую жизнь.
Даниэль хорошо запомнил и следующие годы – 1936-й и 1937-й. Все пребывали либо в тоске, либо в страхе. Даниэлю не разрешалось выходить из дому одному, и хотя родители позволяли ему приглашать домой друзей, это было не так весело, как играть на улице. Даниэлю казалось, что на улице ничего такого страшного с ним не случится, и в 1937 году он дважды тайком сбегал из детского сада.
В первый раз он сел на трамвай, идущий в центр города, и слез на кипящей жизнью Каролиненштрассе. Он не был там уже бог знает сколько времени, и ему не терпелось узнать, как выглядит магазин его отца теперь, когда его отобрали нацисты. Оказалось, что магазин выглядит в точности, как и раньше, если не считать вывески над главным входом, где вместо «ЗИЛЬБЕРШТЕЙН» красовалось «ФРАНКЕ», а рядом была надпись, гласившая: «JUDEN UNERWUNSCHT» [1].
Во второй раз он сбежал, когда Адольф Гитлер приехал в Нюрнберг на партийный съезд. Все знали, что
