– Фанни! – Он вскочил на ноги. – Фанни, не уходи.
– Я просто иду спать. Не думаю, что нам имеет смысл продолжать этот разговор.
– Возможно, ты права, Фанни. Постарайся понять, что впервые за долгое время я почувствовал себя в безопасности и мне не хочется расставаться с этим чувством.
– Я понимаю, Дэн. Я действительно понимаю больше, чем ты думаешь. – Фанни печально улыбнулась. – Но ты ошибаешься, если думаешь, что здесь ты в большей безопасности, чем где бы то ни было. Наши проблемы, наши ошибки следуют за нами по пятам и находят нас повсюду.
Прошло еще три месяца, прежде чем справедливость слов Фанни дошла до него в полной мере.
После Рождества он вновь начал писать, да так успешно, что его работа вполне удовлетворила господ Лорана и Фурне, хотя сам Даниэль прекрасно понимал, что его стиль лишился прежнего блеска. Но пока дом на Монпелье-Уок служил ему защитным коконом, он был уверен, что лучше Лондона для него нет места на земле.
Пока однажды, в первую неделю апреля, он не встретил Натали Брессон.
Он собирался на встречу за ленчем в отеле «Уэстбери», но вышел из дому задолго до назначенного часа и не спеша прогуливался по Бонд-стрит. Погода стояла необычайно мягкая и сухая для начала апреля, Даниэль с праздным любопытством разглядывал в витрине магазина подарков «Асприз» шахматный набор из слоновой кости и черного дерева, когда позади него у тротуара остановилось дребезжащее такси. Он оглянулся через плечо и увидел, как из такси выходит Натали. Она расплатилась с шофером, повернулась, и ее взгляд упал прямо на Даниэля.
В первую секунду его поразила застывшая, но полная скрытого напряжения красота, он даже успел подумать, что именно такой должна была стать Натали с годами. Прелесть игривого котенка, некогда пленившая его мальчишеское воображение, пятнадцать лет спустя сменилась блеском утонченной элегантности. На ней была мягкая черная шляпа с опущенными полями, украшенная серым страусовым пером, черный в белую полоску кашемировый костюм, серые шелковые чулки и черные лакированные туфельки. На лице сохранилось прежнее вызывающее выражение, его линии были столь же заострены и четко очерчены, как когда-то, но глаза напоминали скорее лисицу, а не серну.
Такси отъехало, но Натали так и осталась стоять неподвижно в пяти шагах от Даниэля. Несколько секунд она смотрела на него, как будто не вполне узнав, словно вспоминая, где видела его раньше. Но вот секунды истекли, и ее глаза грозно потемнели. Она смотрела прямо ему в лицо, и ее тонкие красные губы хищно раскрылись, обнажив маленькие и безупречные, свирепо оскаленные белые зубки. Сила ее ненависти была так велика, что Даниэль едва не покачнулся. Он невольно отступил на шаг, словно в ожидании удара. Ему казалась, что сейчас она плюнет ему в лицо, как много лет назад, но вместо этого она улыбнулась. Эта улыбка предназначалась не ему, а ей самой.
Натали шагнула вперед, все еще не спуская с него глаз. Швейцар «Асприз» распахнул перед ней двойные двери, она проплыла мимо Даниэля и скрылась за ними.
Несколько минут Даниэль стоял неподвижно, словно прирос к месту. Он был потрясен до глубины души, ему даже стало дурно. Потом им овладело желание бежать куда глаза глядят, лишь бы подальше от этой улицы, подальше от Натали. Механически переставляя ноги, позабыв о назначенной встрече за ленчем, позабыв обо всем, он направился к Пиккадилли.
Даниэль остановил свободное такси и попросил водителя отвезти его домой, на Монпелье-Уок. За всю дорогу он ни разу не шевельнулся – растерянный и встревоженный, погруженный в собственные мысли. Сколько ненависти, сколько лютой злобы! И это после стольких лет!
Голос шофера заставил его вздрогнуть. Оказалось, что машина уже стоит возле маленького белого домика. Даниэль заплатил, оставив шоферу непомерные чаевые, и отпер дверь, ощущая безмерное облегчение оттого, что оказался наконец в тесной прохладной прихожей.
Он торопливо налил себе большую порцию виски и опустился на диван. После виски ему стало немного легче. Даниэль позвонил в отель «Уэстбери» и передал свои извинения за неявку.
Наибольшим потрясением, решил он после второй порции виски, оказалась для него его собственная реакция. В тот момент, когда он и Натали смотрели друг на друга, разделенные узкой полоской тротуара, ему вспомнились слова из письма Мишеля Брессона. В тот краткий миг он понял без тени сомнения, что Мишель был прав насчет нее. Натали расчетливо и хладнокровно разорила и погубила своего родного дядю. Натали все еще была опасна.
Но глупо было бояться ее сейчас. Пятнадцать лет назад он был Даниэлем Зильберштейном, нелегальным эмигрантом и испуганным мальчишкой; сегодня он стал Дэном Стоуном, преуспевающим писателем, состоятельным человеком, имеющим законный статус и влиятельных друзей. Пусть Натали только попробует причинить неприятности
Ему вдруг вспомнились слова Фанни, сказанные на Рождество: «Ты ошибаешься, если думаешь, что здесь ты в большей безопасности, чем где бы то ни было. Наши проблемы, наши ошибки следуют за нами по пятам и находят нас повсюду».
Даниэль побродил по комнате, разглядывая картины и фарфор. Все это было ценным, кое-что – красивым, но ничто не принадлежало ему. Он налил третий стакан виски и отправился с ним наверх, в библиотеку, свою любимую комнату.
Там он снял с полки одну из своих любимейших книг, «Сборник изречений и афоризмов» в сафьяновом переплете.
«Тому, кто боится крапивы, не стоит справлять нужду в траве», – прочел он и улыбнулся. «Упустить золотое яблочко только потому, что не хватило смелости потрясти дерево, – что может быть унизительнее?»
Даниэль потянулся за белым телефоном на маленьком столике. На минуту он остановился, припоминая номер, затем позвонил в квартиру Фанни в Берлине. После третьего звонка в трубке раздался знакомый хрипловатый голос.
– Фанни, – сказал он и сразу же ощутил щекотку радости в горле, – я тут подумал насчет Нью-Йорка…
26
