Обращаясь к Милли, он произнес:
– Акил Тамаринс, посол Голландии в Пекине. Мужчина вежливо поклонился и, взяв руку Милли, поднес ее к губам. Его серо-голубые глаза пристально смотрели прямо ей в лицо, но тут он сказал с сильным акцентом:
– Очень рад, мадам, но, боюсь, вы ошибаетесь. – Обернувшись к Джеймсу, он спокойно произнес: – Вы сорвали эту розу в Голландии? Не только в Англии растут такие красавицы.
– Какой сюрприз, мистер Брунер, – сказала Милли.
– Мадам, говорят, у каждого человека есть в мире двойник. Уверяю вас, мы никогда с вами не встречались.
– Черт бы вас побрал, Брунер! – сказала Милли.
– Успокойтесь, миссис Уэддерберн! – послышался голос Деннинга. – Это просто неслыханно. Посол же сказал, что не знает вас.
– Очень даже знает! – ответила Милли. – Что здесь происходит? – Она пристально взглянула на их непроницаемые лица.
– Ты просто ставишь нас обоих в дурацкое положение, вот что происходит, – прошипел сквозь зубы Джеймс. – Мы сейчас же уходим!
– Бедняжка, – произнесла миссис Деннинг, когда они ушли. – Я слышала, что у нее нелегкий характер.
– Это из-за погоды, дорогая, – ответил ее супруг. – Действительно, жара невыносимая.
– Бедное дитя нездорово.
– Говорят, она вышла в свет в первый раз после нервного расстройства, – заметил кто-то.
– Нервное расстройство, – сказал еще кто-то, – всегда ужасно, особенно если речь идет о такой молодой девушке.
– Больше всего мне жаль Джеймса, – сказал Деннинг. – Говорят, он делает все возможное, но никакого прогресса. Лично я считаю, что ей лучше всего было бы уехать обратно в Англию.
Кто-то, слегка понизив голос, произнес:
– По словам доктора Скофилда, у нее в школе была какая-то скандальная история. Как раз незадолго до смерти ее отца. И в своем завещании он высказал пожелание, чтобы она приехала сюда и жила под присмотром мистера Уэддерберна.
– Что имеется в виду под присмотром: духовное руководство, дружба?
– Ну да, что-то в этом роде. Но потом он на ней женился, но по всей вероятности, брак не очень удачный.
Тут Деннинг подошел к Брунеру. – Я могу переговорить с тобой наедине, старина?
24
Еще до прихода доктора Скофилда Милли поняла, что состояние Мами ухудшается. Об этом свидетельствовала ее смертельная бледность, выдававшая сильную слабость, которую вызвало отравление.
– В се возрасте с этим нелегко справиться, – сказал доктор. – Отравление мышьяком всегда очень опасно и может иметь самые тяжелые последствия. Обычно при передозировке начинается сильная рвота, при которой происходит освобождение от яда, но у вашей прислуги все прошло не так удачно.
– Она не прислуга! Это мой единственный на свете друг, – сказала Милли.
Прошло уже три недели со дня ареста хлебопека А Лума. И в то время как большинство других его жертв среди европейцев поправились, Мами, казалось, слабеет все больше и больше.
– Я хочу, чтобы ее лечили здесь, – сказала Милли. – Это не лучшее для нее место. В новой больнице она сможет быть под наблюдением все двадцать четыре часа в сутки.
– И надолго ей придется туда лечь?
– Примерно на неделю, и она выйдет совсем другим человеком.
– Что ты об этом думаешь? – наклонилась над больной Милли.
– Это правда, что они собираются повесить этого Лума? – прошептала Мами.
– Я бы сама это сделала, если бы смогла, – сказала Милли.
– Что вы там говорили об этой больнице с доктором?
– Это для твоей же пользы, – беспомощно произнесла Милли.
– Меня положат в больницу, а оттуда меня вынесут вперед ногами, – слабым голосом прошептала Мами, откидываясь на подушки.
– Ну перестань, Мами, – Милли наклонилась над ней и сжала ее руку, но та продолжала, еле сдерживая слезы:
– Если бы мой Растус был здесь, он бы не позволил забрать меня в больницу. Никогда!
– Мами, но будь же благоразумна!
– Скажи это своему врачу, а не мне. Я уже много лет ложусь в эту кровать. Когда-то я ложилась в нее вместе с Растусом. Как только вы вытащите меня из нее, я окажусь в могиле.
Ее натруженные руки, лежавшие поверх белой простыни, дрожали.
