Зло по природе шумно, а добро
Молчит — мы помним все его обиды,
Но ни одной из милостей; он стар,
Спокоен и едва ль не глуп. Зачем же
А. с Б. его не убивают сами?
Луиджи
Они должны учить других — меня
И следующих; если б А. был схвачен,
То я б учить не мог: свершенье легче.
Я по ночам их вижу…
Мать
Ты, Луиджи?
Ах, хочешь, я скажу, что ты такое?
Луиджи
Скажи! Ах, то, на что ты намекаешь,
Я повторяю сам себе всегда;
Порой — да и сейчас — подозреваю,
Что в голове моей не все в порядке:
Но разве знанье этого не может
Опять вернуть здоровье человеку?
Я знаю, что со мной, — и все прекрасно!
Я над собой смеюсь, когда чрез город
Иду и вижу оживленье, будто
Италия свободна, и решаю —
«Я молод и богат; к чему ж смущаться
Мне более других?» Но вот, смущаюсь!
Не это даже! — но пока гуляю,
Все пенье, все скаканье, опьяненье,
Все приключенья юности моей,
Все сны, забытые давно, пустые,
Все возвращается, чем я ни занят;
Земля со мною в перемирье, небо
Дружит со мной, и все вокруг приветно,
Цикады даже кличут: «Вот он, вот!
Прославим час его, он на пути
Для мира, он наш друг, его прославим!»
И я, в ответ на это все, спокойно
На плаху поднимусь: я отправляюсь
Сегодня, мать!
Мать
Не доверяй себе,
Как приговору, что ему ты вынес.
Луиджи
О том я знаю — чувствую, что прав!
Мать
Не доверяй таким несложным средствам
В затее этой дикой: пусть ты прав.
Как ты — такой, как ты сейчас, — исполнишь
То, для чего холодный нужен разум,
Спокойная рука? Ты не спасешься.
Луиджи
Когда б хотел спастись я, все погибло!
Смерть — лучшее из этого. Я много
Знал радостей в мои пятнадцать лет,
Чтоб оправданья ждать в дальнейшей жизни —
Так жизнь моя была богата счастьем,
Что мне пора уйти, мои ж друзья
Пусть остаются, меньше получивши.
Я во главе стола сидел и первым
Вкушал все яства — и встаю, довольный.
Бог рад, что человек так любит мир.
Я вести о земле снесу всем мертвым
И о закатах, о великих звездах,
Видавших первыми, как отливает
Пурпурная волна, что гонит солнце, —
О лунах с их горящим острым краем,
О льне застывшем, что стоит и жадно
Лазури ждет, днях мартовских, когда
Двойная радуга связала бурю;
И майских, желтых от луны, ночах —
Они ушли, но я в душе храню их!
Мать
Он не пойдет!
Луиджи
Смеешься ты? И правда,
Что сладострастность, призрачность и странность
Обвили преданность мою, как будто
Она алтарь какой-нибудь старинный
В гирляндах роз, в бычачьих черепах.
Мать
