продвинуть щипцы так, чтобы зажать их коленями. Потом потребовалось немало времени и мучений, чтобы поднять связанные колени и щипцы так, чтобы те оказались точно под кинжалом. Он трудился час, другой, пот тек у него по лбу, сквозь зубы вырывались стоны, но наконец ему удалось зажать рукоятку кинжала между кончиками латунных щипцов. Дальше нужно было вытащить кинжал из балки, но это просто требовало времени.
Кинжал упал на койку возле его бедра. Шокерандит отдыхал до тех пор, пока не накопил достаточно сил и осторожности, чтобы заняться кинжалом и при этом не столкнуть его на пол. В конце концов ему удалось зажать кинжал в зубах.
Чтобы разрезать одну из кожаных веревок, ушло немало времени и сил, и боль была немалая, но в конце концов он преуспел. После того как одна рука у него освободилась, дальнейшее прошло быстро. Он был полностью свободен, но сил подняться у него не осталось. Некоторое время он лежал на койке, отдыхая и хватая ртом воздух. Наконец он сумел подняться и ступить на загаженный пол.
Сделав шаг и другой, он пошатнулся и без сил оперся о деревянный столб, потом съехал по нему вниз. Стоя на коленях, он разглядывал распростертую фигуру Торес Лахл, которая иногда конвульсивно вздрагивала. Хотя сознание Лутерина еще не полностью вернулось к нему, он уже понимал, что, после того как он провалился в болезнь, именно преданность этой женщины спасла его и, уже заболев сама, она продолжала думать о его безопасности. В беспамятстве лихорадки он ни за что не догадался бы насчет щипцов и кинжала или у него не хватило бы на это координации движений. Без кинжала он не смог бы освободиться. Это было возможно только после полного выздоровления.
Передохнув, он поднялся и ощупал свое невыносимо грязное тело. Он изменился. Он выжил, перенес жирную смерть — и изменился. Болезненные судороги и сокращения, терзавшие мучительной болью его тело, привели к тому, что его позвоночник сжался; как догадывался Лутерин, сейчас он стал на три или четыре дюйма ниже. Дикий неутолимый аппетит привел к тому, что он набрал вес. Если бы Торес Лахл не кормила его жареным мясом, в болезни он готов был пожирать все, что попадется под руку: свое одеяло, испражнения, крыс. Он понятия не имел о том, сколько животных он съел. Его руки и ноги стали толще, более неуклюжими. Не веря своим глазам, он оглядел свое туловище, похожее на бочонок. Он стал меньше ростом, толстым и круглым, словно любитель пива. Его тело не только изменилось, распределение веса в нем тоже претерпело существенные перемены.
Но он жив!
Он прошел сквозь игольное ушко и выжил!
Не важно, какой ценой — все лучше смерти и исчезновения. Мысль о том, что он жив и будет жить, приносила чудесное удовольствие — и то, как бессознательно его грудь наполняется воздухом, и то, как в животе урчит от голода, а мочевой пузырь требует освобождения, — раньше он обращал на все это очень мало внимания. Возникло полное понимание (скорее даже мудрость) того, что деградация тела и дискомфорт не стоят печали. Он наслаждался своим новым обликом, чувствуя, сколько силы и здоровья сосредоточено в обновленном теле — особенно остро это чувствовалось в грязном вонючем помещении.
С его глаз словно сорвали пелену, и он снова увидел сцены из юных лет в горах Харнабхара, у Великого Колеса. Он вспомнил отца и мать. Вспомнил свой героизм на поле битвы под Истуриачей. Все эти воспоминания вернулись, совершенно отчетливые, словно отмытые, как если бы все это случилось с кем-то другим.
И он снова вспомнил свой выстрел в Бандала Эйт Лахла.
Сознание того, что его пленница не бросила его умирать, наполнило душу Лутерина неизмеримой благодарностью. Неужели это из-за того, что он не изнасиловал и не избил ее? Или то хорошее, что она сделала для него, не имеет никакого отношения к тому, что случилось между ними раньше?
Он повернулся, чтобы взглянуть на нее, испытывая жалость: она была так бледна, так беспомощна... Он положил руку ей на лоб, чувствуя исходящий от нее острый и едкий запах. Ее бессильно мотающаяся голова повернулась к его руке, словно ища ласки. Потом ее пересохшие губы разошлись, и острые зубы в мгновение ока впились в его плечо.
Шокерандит в ужасе отпрянул. Схватив с пола кусок мяса, он бросил Торес еду. Она мгновенно оторвала кусок, но не смогла жевать. Безумие высшей точки болезни мешало ей координировать действия, позже это должно было пройти.
— Я не брошу тебя, — сказал он ей. — Я буду ухаживать за тобой. Пойду на палубу, умоюсь и немного отдышусь.
Из укуса на его плече текла кровь.
Сколько это уже продолжается? Он с трудом открыл дверь. Корабль полнился скрипами, по проходу блуждали зыбкие тени.
Испытывая удовольствие от нового ощущения силы и энергии, которыми налилось тело, он выбрался по трапу на палубу и осмотрелся. На палубе не было ни души. Даже у руля — никого.
— Эй, кто-нибудь! — позвал он. Никто не ответил, хотя где-то в стороне что-то или кто-то задвигался.
Встревоженный, он бросился вперед, выкрикивая призывы. Возле мачты лежало наполовину раздетое мертвое тело. Мясо с груди и рук мертвеца было грубо срезано ножом и — он не сомневался в этом — съедено...
Глава 7
Желто-полосатая муха
Нельзя сказать, что в облике Ледяного Холма было нечто выдающееся; более того, в сравнении с большинством холмов и гор Сиборнала он казался просто прыщиком на земле. Но холм возвышался над окружающей равниной и господствовал над окраинами Аскитоша. Замок стоял на вершине, господствуя над самим холмом.
Когда дыхание северного ветра приносило дождь, вода собиралась на крышах, укреплениях, скатывалась по зловещим шпилям замка, и, стекая вниз по желобам и сточным канавам, изливалась на головы населения Аскитоша, словно передавая им привет от олигарха.
Единственное преимущество такого приподнятого и открытого расположения — по крайней мере для олигарха и его Внутренней палаты — заключалось в том, что новости достигали замка очень быстро: не только благодаря потоку гонцов, с трудом преодолевающих булыжник ведущих к замку дорог и скользкие ступени, но скорее благодаря неустанному миганию гелиографов, передающих сведения от далеких корреспондентов. В Сиборнале была устроена целая сеть сигнальных станций, задуманная таким образом, чтобы информация по главному руслу неуклонно направлялась к Аскитошу, к той широте, где лежала столица. Таким образом до сведения олигарха — если предположить, что он определенно существует, — были доведены вести о том, что армия, отправленная через Чалц в Кориантуру, возвращается с победой. Там, где Чалц разбивался об утесы Сиборнала, армия остановилась дожидаться отставших частей. Ожидание продлилось два дня. Тех, кто за это время умер от чумы, тут же похоронили. И люди, и верховые животные были чрезвычайно истощены и ничем не напоминали то бравое воинство, которое вышло из Истуриачи почти за теннер до этого дня. Но Аспераманка по-прежнему держал командование в своих руках. Моральный дух по-прежнему был высок. Войска чистили обмундирование и оружие, готовясь триумфально войти в Ускутошк. Военный оркестр драил свои инструменты и репетировал марши. Были развернуты и подготовлены знамена частей.
Все эти приготовления происходили под прицелом скрытых в тайных укреплениях орудий Первой гвардии олигарха.
Едва армия Аспераманки двинулась вперед, едва войска, вернувшиеся из Чалца, оказались в пределах досягаемости артиллерии олигархии, был открыт ураганный огонь. Паровые
