без завтрака.
История Лужецкого монастыря официально начинается с пятнадцатого века. Поставлен он на красивом месте, над Москвой — рекой, и надо думать, что место это задолго до основания монастыря было капищем.
История первых веков христианства на Руси покрыта глубочайшим мраком и ложью официальной церкви. Свидетельством этого являются хранящиеся в монастыре белокаменные, скорее всего, надгробные плиты, на которых трехгранной резьбой выполнен орнамент. Орнамент различный, но в любом случае он несет образ звезды, стоящей на толстом луче или столпе. Из звезды рождаются еще два луча, которые сперва идут оба вверх но потом расходятся вправо и влево и упираются в края плиты. Все вместе напоминает греческую букву гамма. В единственном случае из центральной звезды выходит не два луча, а четыре, и два из них не достигают края плиты — так же оканчиваются звездами.
Плит с такими изображениями много. Основная их часть оказалась под фундаментом древнейшего собора, который на сегодня разрушен. Плиты уложены плашмя и между ними — слой раствора. На боковых гранях некоторых плит есть письмена. Использованы кириллические и местами глаголические буквы. Причесть текст не удается. Один из текстов мы просто раскопали — руками освободили от осыпавшейся известки. Вероятно, они никому не интересны.
Вообще же, как свидетельствуют искусствоведы, плиты покрывались восковым слоем, чтобы не разрушались от контакта с воздухом. Камень привозили из под села Тучково.
Плиту с аналогичным изображением я видел в Москве, в Андронниковском монастыре. В плитах поражает то, что выполнены они техникой трехгранной резьбы. Резьба эта сакральна, но не целесообразна для камня, в силу того, что в него нельзя воткнуть нож и нельзя сделать подрез — для этого камень недостаточно эластичен как, например, дерево. Здесь же видно, что в более поздних плитах (на которых есть и текст) от трехгранки отказались, заменили ее плетеной резьбой, но основную композицию при этом сохранили.
Что означает эта композиция, подобная букве гамма, очень похожая на распад элементарной частицы в пузырьковой камере? Почему ее упорно старались вырезать на могильных плитах? Почему плиты сперва делали для обозрения, но потом их все собрали и спрятали в фундамент собора в 1405 году? Вспомним, что в Новгороде и Пскове в стены вмуровывали кресты, но выставляли их из стен напоказ. Здесь же плиты прятали. Тогда почему их не могли просто разбить, если они не нравились?
Некоторые ответы можно дать сразу. Плиты эти действительно языческого содержания, что с некоторого момента перестало нравиться церкви. Плиты не разбили. Вспомним, например, что принесенные на капища стеклянные кольца, женщины не просто отдавали нави вместе со своими недугами, а ломали их, и потом разносили как можно дальше по капищу, оставляя фрагменты в разных местах.
Сжечь плиты нельзя. Поступать по язычески — разбрасывать по территории будущего монастыря фрагменты заклятых плит, монахи не решились. Просто собрали их в кучу и использовали для основания храма, решив, что их навсегда покроет и задавит «истинная» вера.
Давить капища церквами — дело совершенно типичное. Так и поступили. И, хотя экскурсоводы убеждают посетителей монастыря, что захоронение плит делалось в целях обережения храма, мы видим, что эти обереги безжалостно заливали раствором, который на наше счастье оказался не очень качественным:
59. Я нашел две коротких доски, благополучно вышел из монастыря и порубил их на берегу. Костер развести не успел — приехал на машине Дима и увез нас к своему городищу.
Время наивысшего летнего жара — 5 июля. Конец Купалы. Готовимся к переправе. Едим землянику. Накачиваю лодку. Наконец грузим и за два раза переправляемся на другой берег. Оставляем лодку в высокой траве. Людей здесь нет. На горе в лесу городище. Туда нет подступов. Нужно пробираться через болотистую старицу, кусты и травы, что на заливном лугу по пояс.
Подымаемся в гору, куда указал Дима, и попадаем в мало проходимый лес. Снимаем рюкзаки и идем вглубь — начинаем поиск.
Слева вниз уходит крутой обрыв. Внизу ручей. Черная земля разрыта кабанами. Берем вправо. Через 70 метров нам преграждает дорогу вал. Мы на городище?! Здесь же в окопе заброшенное жилище бомжа. В десяти метрах за валом — второй вал. Идем вправо по валу. Он закругляется и выводит нас к берегу Колычи. Внутри городища, чуть ниже валов, черная грязь засосала родник. Ручеек бежит вниз к Колыче. Изучаю его русло — камешки и не одного черепка. Городище не велико — с учетом валов диаметр около 100 метров, между валами 10–15 метров. Глубина между валами до 4 метров. Почти строго на юг поперек валов есть проход. Городище ископано блиндажами и окопами. С северо-запада на городище ведет тропа, там же есть небольшая терраса, она ниже на треть высоты основной площадки.
Нетрудно понять, что внешний вал очень помог бы осаждающим. Он появился за счет вынутой изо рва земли, которую было бы целесообразно всю поднять на внутренний вал, который должен был быть единственным. Это соображение заставляет думать, что мы оказались не на городище как постоянном месте жительства, а на капище, которое как оборонительный объект не создавалось. Таким образом, нам предстоит ночное камлание на капище.
Жалею, что не взял лопату. Облагораживаю родник — черпаю глину с черной землей плоскостью топора. Над родником дубы. Рублю сухой упавший дуб для мостика и осознаю, что это проща.
Проща — слово языческое, взятое в христианский оборот. В данном случае это сухой дуб над родником, что берет на себя людские страдания. На него молятся — отдают их ему, он сгнивает, его обкладывают ветками и поджигают. Касаться руками его нельзя — все беды на себя возьмешь. Но теперь этот обычай забыт и на прошу никто не молится, можно рубить смело.
Тут же вспоминаю про другую «Черную грязь» — Царицино, где так же бьет родник из под горы с курганами. Здесь курганов не заметно. Центр капища несколько приподнят над краями. Он сильно зарос кустарником.
Делаем стоянку над лисьими норами. Родник остался левее, к нему от нас ведут еле заметные ступеньки. Все это в западной части капища, со стороны Колычи.
Расчищаем место. Заговариваюсь: оборачиваюсь еще одной мысленной заговоренной рубахой. На меня одевают ее мои духи. Начинаю говорить с ними, настраиваюсь на их ощущение. С их согласия говорю о них несколько слов.
Теперь мне служат четверо: Лядна, Дед, дед Кандраш и Мотыль. Лядна много лет назад явилась мне сама на озере в Белоруссии и дала мифологический текст, который удалось записать. Она как бы моя жена в мире духов, так и не найденный на земле идеал. Раньше она активно мне помогала, теперь только следит за ситуацией. Дед — мой родной дед, после смерти, кажется, так никуда и не уходил. Он почти ничего не говорит, но как бы носит потенциал мудрости, на который в критический момент можно опереться. Кандраш — много знающий дед, еще в детстве разобравшийся с христианством — покойный сосед из дер. Лядно. Стал помогать последнее время по собственной инициативе. Сегодня он самый активный мой помощник. Мотыль — поймался давно при первых попытках к полету. Он облегчает путешествия и проникает туда, куда мне не удается попасть.
С ними вместе обхожу капище с бубном против солнца по валу. Постукиваю, слушаю, вникаю в духовную атмосферу, осматриваюсь. Мы остановились в добром месте. В диаметрально противоположном конце, где жил бомж — место просто зловещее. В груди беспокойство. Ежит какая-то тайна. Тянет с обрыва вниз. Упасть тут нельзя, но хочется спускаться. Спустился. Хочется идти по руслу вверх. Сделал по руслу несколько шагов. Какая-то ловушка. Капищный сток — уводит с горы все лишнее, и меня тоже. Вновь поднялся на капище. Собираю весь разбросанный бомжем мусор и прячу в окопе. Становится чуть уютнее.
60. Вечереет. Ужинаем. Осматриваем наше место — камлать здесь будет трудно — везде деревья. Насколько возможно расчищаем себе полянку. Капище наполнено разнообразными непроизвольными звуками: шорохами, треском. Гнилые деревья падают нарочито громко. Просидев здесь уже несколько часов удивляешься — как много разных шумов. Этого ничего не будет заметно, если капище пройти, например, в поиске грибов.
Солнце садится, лучи скользят над землей. Одеваю рубаху. Снова обходим капище, уже вшестером, с Людмилой. Подходим к входу и начинаем приглашать предков на трапезу. Идут, не идут? Такое ощущение,
